Фрагмент романа "Записки лузера"

Дело происходит в середине семидесятых в небольшой (минуток на пятьдесят) очереди за пивом.

...Очередь двигалась в час по чайной ложке. Виною тому была здоровенная компания работяг, рассевшихся вдоль длинной зеленой скамейки. Именно из-за этих, разобравших почти половину кружек гегемонов очередь и двигалась так убийственно медленно.
Что было, конечно же, с их стороны законченным свинством. Но... попробуй чего им сказать, если их там человек чуть не десять, и один здоровее другого.
Рассевшиеся же вдоль длинной зеленой скамейки пролетарии были настолько уже хороши, что говорили с утра о политике.
- Помню, году в шастьдесят четвертом, - задумчиво произнес самый щуплый и маленький из гегемонов, - Америка, блядь, напала на Бельгию...
Мужичонка выдержал длинную паузу, цапанул со скамейки щербатую кружку с "Адмиралтейским" и, задрожав кадыком, отсосал из нее добрую четверть.
- Решила завоевать ее на хрен. А ведь Бельгия-то наши друзья! А я в шастьдесят четвертом году служил, блядь, в спецназе. И вот высаживают нас возле этой... ну, столица-то Бельгии?
- Стикгольм, - торопливо подсказал ему второй работяга, чей почти двухметровый рост, богатырская стать и устрашающая свирепость квадратного рыла отвечали самым расхожим западным представлениям о русском Иване, - Стикгольм!
- Ага, - закивал плюгавый, - возле, короче, Стикгольма. Ну, переодели нас во все гражданское. Выдали американских сигарет, китайской тушенки, индийских гандонов. Дали строжайший приказ: подручных средств не использовать. Никаких, короче, ремней, ножей и кастетов. Только руки и ноги. А нам-то хули? Мы же - десантники! Подъезжаем, короче, к Стикгольму...
Плюгавый вновь оросил пересохшее горло пивком и чиркнул по слушателям настороженным взглядом: верят - нет? Потом расцвел и продолжил.
- А на самом, короче, въезде в Стикгольм располагалось такое деревянное одноэтажное здание. Ну, типа, короче, клуба (если оно теперь или нет, не знаю, а врать не хочу; вообще-то херовый был у бельгийцев клуб, наверняка уже новый построили). Ну, заходим, мы в это здание, а в этом, короче, клубе уже, короче, черным-черно от этих... от америкосов.
- Это почему же черно? - недоверчиво переспросил здоровый.
- А ты что не знаешь америкосов? - взвился худой. - Они же на внешность... ну, типа наших хачиков: сами все черные, нос с горбиной, зубы сплошь золотые и музыку слушают... ну будто бы кошку давят: дрын-дры-ы-ын-дрын-дрын-дры-ын-дры-ы-ын... Паллад, блядь, Бюль-Бюль-Оглы!
- Ну, здесь ты, Борь, спизданул, - рассудительно покачал головою здоровый. - Когда ихний Никсон к нам приезжал, он на морду был... вроде русского.
- Да это ж правительство! - возмущенно пискнул плюгавый. - А рядовые, народные американцы - они ж тютя-в-тютю, как наши хачики: сами все черные, нос с горбиной и музыку слушают... ну, ты знаешь! Мы, короче, когда в клуб-то зашли, нам так сразу по ушам и ударило: ван-вэй-тикит-ван-вэй-тикит... знаешь?...ван-вэй-тикит-дрын-дрын-дрын!
- Ну, здесь ты опять спизданул, - иронически хмыкнул большой. - "Ван-вэй-вей" - это "АББА".
- Кто это "АББА"? - возмутился маленький.
- "Ван-вэй-тикит-дрын-дрын-дрын"!
- Ага, - сделав морду погаже, притворно согласился плюгавый. - А "Кинь бабе лом" - это "Песняры". - Да-а, Семен...
Он саркастически чмокнул губами.
- Я вот, блядь, одного не пойму: и почему ты всегда лезешь на спор именно тогда, когда ни хера в предмете спора не понимаешь? "Ван-вэй-вей" - это "АББА"! Да это всю жизнь был Паллад-блядь-Бюль-Бюль-Оглы!
Плюгавый гордо разгладил усы.
- Да-а, Се-емен... Я вот одного не понимаю... Нет, ты, Семен, конечно, мужик накаченный и такого клопа, как я, в принципе, можешь одним ногтем раздавить. У тебя ведь кажный кулак с пудовую гирю и лобовая кость - шрапнель не берет. Но ты, мой милый Семен, не учел одного...
- Эй, Борис!!! - угрожающе рыкнул здоровый.
- А что "Борис"? - ни фига не сдрейфил маленький. - Что "Борис"? Я уже хрен сколько годов Борис... Ты, мой милый Семен, не учел одного: что кроме высокоталантливых кулаков и выдающейся лобной кости, в голове еще надо иметь хотя бы немного мозга. А ты, мой милый Семен, не можешь и трех минут потерпеть, чтобы при тебе хоть кто-нибудь хотя бы чего-нибудь рассказывал. Как же! У тебя же кажный кулак - с пудовую гирю, и лобовая кость - шрапнель отскакивает. И, следовательно, все мы, учитывая, какие у тебя кулаки и лобная кость, должны в миллион первый раз выслушивать твою всем давным-давно остохреневшую байку про то, как ты больше года назад закадрил в Цепекио бабу, гужевался с ней до утра, растряс по кабакам девяносто восемь рублев и ни разу ей даже в трусы не залез. А, Семен?
Семен покраснел и потупился. Даже постороннему глазу было ясно, что ему и сейчас до чертиков жаль эти девяносто с чем-то рублей.
А бесстрашный Борис, как бы в знак того, что рассказ его (в его нынешнем виде) безнадежно изгажен, и для того, чтоб и дальше смешить народ, ему требуется полная смена всего и вся, как бы в знак всего этого он залихватски взмахнул рукой, лениво притопнул и вывел неожиданно точно попадающим в каждую ноту тенором:
Я Ива-ан и ты Ива-ан,
Голубые очи.
Уезжаем мы на БАМ,
А я-а-авреи в Сочи!
Лелик (НАБЛЮДАВШИЙ ВСЕ ЭТО ГЕРОЙ РОМАНА) улыбнулся и потеплел взглядом.
Он тут же представил, как перескажет весь этот до колик смешной разговор Болику (СВОЕМУ ДРУГУ).