Незнакомка бежала, размахивая бюстом, пытаясь успеть на автобус. Удивительно: мне казалось, в нашем районе я изучил все достопримечательности. Лицо она позаимствовала у столбов, пестревших афишами с Татьяной Друбич, а кожу содрала с казахской степи, матовой от солнца. Впрочем, все это было на третьем плане. Я, двадцатилетний гормоноид, гордо смотрел ей в глаза, как в окно, но в мозг велась трансляция панорамы тридцатью сантиметрами ниже.

Чудеса полетели, как из рога изобилия, образуя торнадо: обладательница бюста жила в доме напротив нашего, поступила в тот же московский ВУЗ, на ту же специальность, что и моя супруга. Меня стало засасывать в образовавшийся катаклизм: их записали в одну группу, они быстро нашли друг друга, моя стала ходить к ней в гости, потащила и меня. Я шел, как барашек на курбан-байрам. Но попытался проявить чудеса выдержки, проявления и закрепления — остался на лестнице. Белые пальцы, душащие перила, выдавали мое стремление спастись от затягивающей воронки.

«Товарищ муж, зайдите в гости!» — выглянула из квартиры подруга: джинсы и синенькая майка. А под майкой только кожа. И сиськи…. Против ее чугунных гирь мне нечего было противопоставить, кроме стального лома характера.

Эпоха Лени Рифеншталь давно закончилась, все изменилось: окружающее пространство превратилось в кочки, холмы и курганы, воздух наполняли монгольфьеры, рыбы пускали пузыри и хохотали. Мне снилось, что я тискаю гири и поднимаю сиськи. Бачок унитаза смотрел глазами Друбич, я писал в ее распахнутую пасть, душа рукой эрекцию. Дверной звонок хихикал при нажатии кнопки. Змеилась очередь с арбузами в голове. Прохожие несли дыни. Сталь стала плавиться и перетекать в нефрит.

…Сто лет спустя мы ехали в кабине «Газели» с двумя приятелями. Весна, наконец, стала входить в свои права и обязанности и наши головы совершали синхронные движения: проводить взглядом справа, повернуться налево, проводить взглядом там, повернуться направо; повторить цикл. Скрипач-десантник закурил и мечтательно сказал: «Если бы я родился женщиной, я был бы такой блядью… тако-о-ой бля-а-адью…»…
А тогда я пошел к ней в гости по какому-то поводу, похожему на шестикопеечную монету. Встречные собаки гавкали и подмигивали. Коты шипели и отворачивались. Птицы… ну, на то они и птицы. Все всё понимали. Мне было стыдно, но чувство это металось где-то в катакомбах под городом моей души: все выходы оттуда были завалены бочками тестостерона.

Потом девушка вышла пополнить мусорные баки и, заодно, проводить меня.
- А как же твоя жена? – прошептала она спруту, жадно изучавшему ее анатомию.
- А ты всегда так мусор выносишь? – ответил спрут, обнаружив джинсы на голое тело. И шелковистые заросли: Gillette придет в нашу страну десятилетием позже.

Во мне поселилась ненасытность: едва идя от нее, я уже был полон сил вернуться. Вечерами «бросал в ящик письмо другу в армию», забегал днем «на чай», по утрам «совершал пробежки».
- Дорогой, где ты был?
- ДА-А-А!!!
- Что – да?
- Я весь сухой, но пахну!

Ненасытность сменилась скукой, любовница захотела со мной расстаться: дождалась моего визита и, пока я снимал обувь, она дзынькнула бутылкой и щелкнула зажигалкой: так должна быть драпирована душевная драма по ее разумению. Я соглашался с необходимостью разойтись, вновь оборачиваясь спрутом. Он разочарованно егозил щупальцами, не находя ничего, кроме гирь. Казахский баскетбол утомил однообразием.

Жена была равнодушна ко всему мирскому, кроме еды, поэтому ничего не замечала: та же скука, подогреваемая тщеславием, заставила меня предъявить адюльтер. Она понимала, что должна показать какие-то чувства, но не знала какие именно, спектакль случился отвратительный. Мы собрались втроем: я толкнул спич о том, что жить я хочу с ними параллельно. С женой — ради ребенка, с любовницей – ради процесса. Они возмущенно отказались. «Не шведки», — догадался я. Они не знали, как меня вразумить, а я не понимал, как их бросить.

С Гробманом приехали к нему на дачу: пили вино и вдыхали осень. Я нес чепуху, а он не нес закуску. Случайными встряхиваниями моего тела он пытался сложить нужные мысли в моей голове, как картинку в калейдоскопе. Ему наскучило: мысли выходили все дурней и дурней. И Гробман, бормоча чего-то, меня ударил по лицу.

Через день я нахамил матери, вещающий из своего пуританства о недопустимости меня: она дала мне пощечину. Жена, имитируя страдания, сожрала упаковку димедрола, скорая, смеясь, сделала ей промывание и увезла подумать, а теща хлестала меня по морде, изредка промахиваясь. Странно: я искал приключений совсем на другое место.

Вскоре рябь в нашем болотце улеглась. Я получил бонус в виде двухгодового молчания тещи. И выписал бонус жене: выстрелил в экс-любовницу из браунинга. Та описалась и убежала в горизонт.

А спустя два века она вышла замуж, родила и стала старушкой с цукатами.

© Lutiy