Бывают дни, когда опустишь брюки, и нет ни слов, ни музыки, ни сил… Так не спел когда-то Макаревич, а зря. Эти слова частенько приходят мне на ум, когда я вспоминаю одну знакомую. Уж она-то достойна хоть одной строчки поэта. Как сейчас вижу: серое платьице с маминой брошью, волосы немного растрепаны и в движениях легкая порывистость, 3-5 метров в секунду. Симпатичная, но тридцатипятилетняя, Татьяна Викторовна отчасти походила на резкую сутулую мышь, однако была не лишена приятной округлости. Учительница русской литературы, интеллигентный человек, девственница. А я – черная кость, советский пролетарий в сине-дырявом халате, немытый трудовик. Руки вечно заняты сбытом немного краденого и переноской не очень учтенного. Нас разделяла такая пропасть, что у меня и в мыслях не было всерьез наводить через нее понтонный мост своего хуя. Легкая оральная шалость на капустнике – это все, что приходило мне в голову. Да и то, в состоянии глубокого похмелья, когда кажется, что спустил бы в рот парализованной старушке. Но ебать учительницу литературы на широкую ногу, со всем этим конфетно-цветочным гусарством, казалось таким же нелепым, как трахать зефир, а потом угощать им детишек.

На каком-то школьном празднике мы сошлись. После шампанского, водки и малой, но решающей толики пива, она с пониманием отнеслась к моему галантному предложению погонять шершавого во рту. Татьяна придерживалась демократических взглядов, считая, что сосать хуй у обыкновенного учителя тоже кто-то должен. «Это так же почетно, как мести улицы или чистить канализацию», – сказала она. Это прозвучало как оскорбление: меня сравнили с засоренной гавном частью системы. Но, в сущности, она была не далека от истины. Я тогда излился на очистительные сооружения ее очков. На душе скребли кошки, будто я сделал что-то общественно полезное.

На следующий день Татьяна Викторовна принесла котлеты с пюре и, ужасно стесняясь, попросила лишить ее невинности. Она напирала на тот факт, что после всего, что между нами случилось, я что-то должен и где-то обязан, а ей уже пора откупориваться. В те времена я был беспринципным, а пюре – вкусным. Сейчас все наоборот. Во всяком случае, с пюре. Я съел все и лишать не стал. Тогда на свет был извлечен последний козырь – шкалик. Слава педагогике, он оказался не последним. Много крови и водки утекло в ту спровоцированную алкогольным подкупом дефлорацию. Я пять раз выходил покурить навсегда и возвращался. Что-то тянуло меня к этой женщине, оказавшейся ненасытной прикроватной бестией. Таких учительниц у меня еще не было. Я открыл ящик красотки Пандоры. И это стало дефлорацией моей независимости.

Признаться, я не ожидал в этой мышке встретить столько страсти и, сука, огня. Когда она сосала в первый раз, я думал, что завтра этим ртом она будет рассказывать о серебряном веке русской поэзии и кому на Руси жить хорошо. Это возбуждало. Единство противоречий, сплав высоких идеалов и низкого разврата импонировали мне. Стихи и похоть. Суффикс и пизда. Гипербола и хуй. Я тоже был не чужд духовным исканиям. Регулярно читал журнал «Вокруг света» и мастурбировал на груди негритянки с плоским булыжником в губе и чьей-то берцовой костью в носу. Татьяна Викторовна была близка мне по духу: после чтения ей тоже хотелось ебаться. Но она слишком зачастила ко мне на переменах.

Наши первые встречи ознаменовались приступами ее брезгливости. Чистоплюйке не нравилось, что в ее пизде шурудят пальцы в мазуте, хотя они становились после этого гораздо чище. Я стал мыть руки и хуй не только после, но и до. Пойдя женщине на уступки, я вскоре пожалел об этом. Мною, чистым и умытым, начали пользоваться для получения оргазмов. После шестого по счету, с волнообразными судорогами и слезами удовольствия, я получил пространное письмо. В нем Татьяна Викторовна красивыми, как искусственные цветы, словами, сколоченными в предложения по всем правилам русского языка, признавалась мне в любви. Вместо ответа, я отвел ее в театр и страстно драл на каких-то антресолях у знакомого сторожа-гримера в подсобке, пока он в соседней комнате пил белую.

Странно, но после этого она перестала испытывать малейший стыд. Между нами не было настойчивой осады мужчины и радости поражения женщины. Она заходила ко мне в кабинет, ложилась на стол и без всяких ужимок деловито раздвигала ноги. Тут был талант. Человек никогда не ебался, а так просто и хорошо умел себя подать.

Поначалу мне это нравилось. Но через месяц такой пиздопляски я устал. А ей все казалось мало. Три раза в день без отпусков, больничных и выходных. На столах, верстаках и подоконниках. Сидя, стоя, в трамвае и на санках. И чем я становился холодней, тем она – навязчивей и развратней. Пришлось избегать встреч. Она коварно преследовала меня. Я мог зайти в мужской туалет и увидеть ее голой, стоящей раком у писсуара. Тут я не имел моральных сил воздержаться. Были сцены, упреки и предъявление прав. Я стал ебать ее весьма неаккуратно, изредка уступая докучливым просьбам. Хотя это случалось раз пять в неделю, она принимала это как унизительную милостыню.

Как-то раз мне захотелось разнообразить наши встречи. Я попытался засадить ей в тугой, не разношенный сфинктер. Ничего хорошего не вышло. И в следующий раз, когда я поставил ее перед фактом, а потом раком, мне открылась удивительная картина. С ягодиц лукаво щурился криво вытатуированный товарищ Сталин, а вокруг ануса чернели густые усы, настриженные с лобка. Вставлять свою трубку в рот Иосифа Виссарионовича, говорящего букву «О», мне не захотелось. Из политических соображений, конечно. Разнообразие на этом закончилось.

Наконец, после очередной сцены, Татьяна Викторовна попросила выточить для нее большой деревянный самотык. Она хотела уязвить меня, эпизодично заменив на сосновый суррогат. А я, испытав облегчение, выполнил заказ. Пришлось разбирать на запчасти лопату. Закрепив заготовку на станке, я обозначил глубокой бороздой головку, скруглил плавно конец и зашкурил, как следует. Клиентка не любила заусенцев в пизде. Потом вставил увенчанный залупой держак в крестовину для елки, замотал в мешок и отнес в класс. Я не застал заказчицу, а просто поставил изделие в уголке, желая сделать сюрприз. Он удался на славу: войдя в класс, она увидела, как двое пятиклассников фехтуют указкой и хуем на ножках. Она не разговаривала со мной неделю. Но все же заходила раза три, после каждого удаляясь с обиженно надутыми губами. На них предательски блестела подсыхавшая сперма.

То, что дается просто так, да еще без меры, перестает привлекать. Утомившись от наших отношений, я все больше полагался на соснового дублера. Пока Татьяна Викторовна его не сломала. Она так задорно скакала на нем по квартире, что изделие дало трещину и стало щипаться внутри, как прищепка. После этого моя хорохористая мышь заказала мне ПСП. Педалированное средство пенитрации или велохуй. Где она узнала об этом устройстве, непонятно. В школьной программе самым сложным механизмом был паровоз из «Анны Карениной». И хотя под него ложились, там не было огромного деревянного фаллоса на цепном приводе. Я внимательно читал. Тем не менее, гуманитарий давала весьма полезные советы на стадии проектирования.

Я украл из спортзала велотренажер и немного его модифицировал. Ебомая жала педали, передавая крутящий момент на заднее колесо – сплошной металлический диск. Он вращал прикрепленную к нему двусоставную тягу, на конце которой был прикручен деревянный хуй, и сквозь дыру в сиденье тыкал в похотливую самочку. Глубину проникновения можно было регулировать, меняя точку крепления тяги на диске.

Семь дней я не видел нимфоманку и распивал шнапс в свое удовольствие. На восьмой она еле доползла на работу и заявила, что проехала две тысячи километров. «Теперь у меня отнимаются ноги, и ломит спину», – пожаловалась она. «А пизду тебе не ломит?» – спросил я и получил отрицательный ответ.

Честное слово, я не знал, как от нее отделаться. Помог счастливый несчастный случай. Она упросила меня приладить вместо педалей мотор. Ради своей свободы, я снова пошел на преступление и украл мопед «Карпаты». Хотя за это, не считая велотренажера и лопаты, мог сесть в тюрьму. Но оно того стоило. После сложнейших манипуляций, я скрестил велохуй и культовый дрындулет. Получился великолепный, но громыхающий и чадящий, дрындохуй без педалей. На тест-драйве у нее дома я присутствовал лично. Татьяна Викторовна завела мотор и осторожно села на сиденье. Только наездница крутанула ручку акселератора, залупастый смазанный подсолнечным маслом черенок начал медленно двигаться. Учительница застонала и добавила оборотов. Через пару минут секс-комбайн во всю молотил дозревшую бабенку. Она текла, стонала и давила на гашетку.

Мне стало страшно, когда она выкрутила ручку до упора, и устройство заработало, как адская швейная машинка. Экс-Карпаты работали на пределе своих возможностей. Я хотел остановить это издевательство, но вдруг прогремел сильный взрыв. Меня отбросило в сторону. Чудо инженерно-эротической мысли рухнуло вместе с испытательницей. Я ринулся на помощь. Мотор начал гибнуть буквально у меня в руках. Из него валил дым, и вырывались языки пламени. С Татьяной Викторовной тоже все обстояло не очень хорошо. Из нее на пол вытекала кровь. Сказать, что я расстроился, было бы неправильно. Я ахуел.

– Блядь! Посмотри, что ты накуроебила! Мотор новенький совсем был! – я кричал и бесновался, поливая останки двигателя из принесенного мною ведра с водой. Татьяна Викторовна не отвечала. Как оказалось потом, ей оторвало клитор. Натурально хуем сбрило. Пизду с бахромой прижгли йодом в больнице. В результате, она стала пригодной только как потайная емкость. Например, для кражи колбасы или баночки кабачковой икры в сельпо.

Я зашел навестить ее после аварии. Татьяна Викторовна выздоровела, но перестала получать удовольствие от секса. До этого все прощавшая мне женщина прогнала меня за перегар, даже не отсосав. «Любовь кончилась, – догадался я. – А я так и не сказал, что у нее красивые лодыжки. Жаль».

© mobilshark