В полдень мы (Шурик, Федор и я) сидели на балконе киевской хрущевки. Обстоятельно пили пшеничную водку и грустили. Причина грусти была весома: старина Шурик уезжал в Штаты развивать капитализм. Насовсем.
Закусывая напиток сельдью, я пытался смирится с фактом, что Шурик, он же Александр Михайлович, неожиданно оказался ни кем иным, как Аароном Моисеевичем, махровым евреем. Причем уже обрезанным.
-Так было нужно, пацаны. -оправдывался виновато Шурик. -Традиции.
-Долбоебизм. - резюмировал Федор. - У тебя, Шура, и так член маленький, так ты его еще подрезал, идиот.
-Я же только крайнюю плоть... хотите покажу? - Шура взялся расстегивать ширинку.
-Тьфу, бля! Застегнись, извращенец. - Я отшатнулся от вчерашнего друга. - Будешь неграм свой огрызок показывать. Нашел зрителей, йопт... и так водка в горло не лезет.
-Да-а-а, вот так дружишь сто лет с человеком, а он, падла, оказывается евреем и съебывает в Америку. -Федор налил еще по стаканчику. На каждом стакане была бумажечка с надписью "glass". Федя реально горевал: предстоял экзамен по сопромату и надежды на Шурика теперь рушились. - А че не в Израиль?
-Израиль? Ташкент для нищих. - Шурик отворил холодильник с приклееной на него бумажечкой "refrigerator" и достал еще один флакон водки. - Девяносто первый год на дворе, пацаны. Там нашим делать нехуй. К тому же у меня предки -отказники с семидесятых. Вот, только сейчас разрешение получили.
-Двадцать лет ждали?
-Ага. Не любят нас здесь. Щемят.
-А жить на что будете? Будешь там, как пупок на собаке: вроде имеется, но бестолку. Кому Вы там нахуй нужны, жиды сырецкие?
-Валдис, блять, у меня бабушка - известная партизанка.
-Куртизанка?
-Партизанка. В боевом отряде она фашистов вроде тебя уничтожала... -захмелелый Шурик достал из картонного ящика семейный альбом. На альбоме была бумажечка "album". Нашел страницу с фотографией бабушки и сунул мне в нос. Бабка была увешана медалями словно новогодняя елка. - Крошила немцев как сухую кукурузу. У нее орденов всяких - полная шкатулка...
-При чем тут бабушка?
-Не тупикуй, Валдис, америкосы за каждый орден офигенные субсидии дают. Там на ее пенсию могут четыре еврейские семьи жить в шоколаде. Вот так!

Я затосковал по далекой Америке еще больше. Моя бабушка не партизанила в лесах, я не был обрезан и мне, с моим арийским профилем, не светило ходить по Брайтон Бич с выбросом носка. Я оставался в этом криминальном, голодном и задристаном Киеве. Насовсем.
-А вот с обрезанием, Шурик, ты поспешил - не успокаивался Федя. - Че, нельзя было иначе обойтись? Одел ермолку и пиздец. Готовый еврей. Вам чего, будут хуи в аэропорту щупать?
-Хер знает... Кстати, щас ермолку покажу, - Шурик выскочил в комнату и со шкафа, с наклееной бумажкой "cabinet", извлек тоненькую шапочку бледно-зеленого цвета. - Вот, бабушка связала.
-Прикольно. -Я взял ермолку в руки и аккуратно нацепил на макушку. Помотал головой.- Такая легенькая. Даже не чувствуется.
-Дай померяю, Валдис, - Протянул руку Федя. - К твоей балтийской харе она не идет.
-Хы! У нас в колхозе жид нашелся! -Я снял ермолку и нацепил на лысую голову Федору.- Свинья в ермолке это про тебя, Федя.
-В натуре, клево держится.- Федор мотнул головой, пытаясь стряхнуть головной убор. -Стремную шапку тебе бабуля запиздрючила. Презерватив для мозга.
-Не упадет. - сказал Шурик. - Вчера Паця ( Паця - это его братишка младший. Недавно был еще Ростиком) с велика на асфальт ебнулся. Клюв помял, колени ободрал, а ермолка хоть бы хуй - с башки не слетела... Ладно, пацаны, тут такая тема... Я же Вас не просто так позвал... Короче, у меня тут куча барахла в контейнер не влезла. Продавать некогда и некому. В общем, разбирайте, кто сколько унесет. Вон, там в углу... берите что хотите. На светлую память.

В углу стояли стопки книг, перевязанные бечевкой, сломаный магнитофон, швейная машинка, позолотный прес и прочая рухлядь. На спинке стула висел вельветовый пиджак и еще какое то тряпье.

-Ты, Валдис, примешь в дар позолотный пресс. - Решил Федя. И, хотя спорить с ним было, что грести костылем против течения (Федор был гордость института - КМС по боксу), я все же деликатно уточнил:
-На хуя мне позолотный пресс, Федя?
-Как на хуя? - искренне удивился Федор. -Прикинь, между делом говоришь подруге: "Ага-а, надо позолотный пресс вечерком смазать, а то скрипит уже". Звучит?
-Хорошо. -Я приподнял пресс с приклееной бумажечкой "gilding press". Тяжелый, падла. - тогда тебе, Федя, швейная машинка.
-Ебать! На кой хрен боксеру швейная машинка?
-Как на кой хрен? Прикинь, Федор, после спарринга говоришь тренеру: "Эх, щас прийду домой, швейную машинку покручу. Кальсоны дошью"... Клевый "Зингер", бери не выебывайся.
-И пиджак бери. Настоящий румынский вельвет.- Добавил Шурик. - Наташка тебя в нем оценит.
-Оценит... -Федор загрустил еще больше. - К Наташке теперь не пробиться. У нее папаша, Иван Сергеевич, - йопнутый фанатик. Фельдшером на скорой помощи работает. Говорит, мол, пока дочка диплом не защитит, никакой свадьбы... А без свадьбы - никакой ебли.
- Припиздоханый чувак.
- Ебланафт, а не родитель. Я, пацаны, скоро КМС по онанизму стану!
-А ты не сцы, Федор, -поддержал я друга. -Действуй решительно и непреклонно. Иди и женись. Прямо сейчас. Одевай вельветовый пиджак и пиздуй вперед. Маме - реликтовую машинку, папе - левый джеб в еблет, Наташке - руку и сердце. Ты мужик или нет?!
-Во-во. -спохватился Шурик. Кинулся натягивать на Федора пиджак. - И "Зингера" сразу захвати. Типа, приданное.
-А хули! -вдруг взбодрился Федор. От выпитой водки он был и не трезв, и не пьян, а в неком состоянии эйфории. - Шурик в Америку валит и не сцыт. А Наташка, вот она, рядом. Живая. В Новых Петровцах... В натуре, щас поеду и женюсь.
-Вот и молодец. - Я вложил в руку Федора швейную машинку с бумажечкой "sewing machine" и выпнул его за дверь.

Шурик налил еще по стаканчику. Выпили.
-Пошел Федор.
-Красиво пошел...

Опять налили.

-А ермолка где?
-Какая ермолка, Шурик?
-Блять, Валдис, шапка моя еврейская, которую бабушка связала?!?!
-А эта тюбетейка? Хуй зна... Так она на нашем жлобе Федоре осталась.
-В смысле... -новоиспеченный Аарон Моисеевич никак не мог вникнуть в произошедшее.
-В смысле, у него на бритой башке. Твоя ермолка, Шурик, уехала в Новые Петровцы жениться на Наташке.
-Пиздец... долбоеб...
-Не ной, Шура, тебе бабуля новую пошьет... Ну, наливай.

***

В трамвае было душно. Озлобленные пассажиры толпились в дверях, топтали друг другу ноги, ссорились. Зной и жара добавляли накала. Однако, когда в салон трамвая ступил Федор, со швейной машинкой в руке и зеленой ермолкой на макушке, наступила зловещая тишина. Старухи, остервенело кричавшие минуту назад, вдруг молча уступили ему место и, пристроившись у выхода, стали шушукаться. Остальные пассажиры также притихли и вжались в кресла. Хотя внешность у Феди была далеко не хасидская (сломанный нос, узкий лоб и поросячьи глазки), вельветовый пиджак и ажурная ермолка сделали из украинского боксера образ весьма ортодоксального еврея. Машинка Зингера довершала имидж... Вокруг Федора постепенно образовалось обширное пространство. И понять причин он не мог: потные и горячие тела пассажиров городского транспорта сегодня не терлись о него, не били коленями и не ругались. Образовался странный вакуум. На ближайшей остановке большая часть киевлян молча покинула трамвай. Это показалось Федору подозрительным.

Выйдя на Оболони, Федя купил букетик тюльпанов (впрочем, денег с него почему то не взяли) и направился на автовокзал. Там он погрузился в пригородный автобус, курсирующий по маршруту Оболонь - Новые Петровцы. Ермолка цепко держалась на его лысой голове. Пассажиры автобуса, словно сговорившись, глядели только в окна и лишь удивленный водитель изучал Федора в зеркале заднего вида.

А в Новых Петровцах нашего жениха уже ждали. На пыльных ступенях сельского магазина, неподалеку от автобусной остановки, несли свою службу местные самураи. Каждый вечер они отправлялись в деревенский клуб на просмотр немецких фильмов, непрестанно удивляясь сложностям женской анатомии, а знойный полдень потомки генерала Ватутина проводили в обороне рубежей родного села от посяганий случайных самцов. Гришка, Мишка и Колян - всегда нетрезвые юноши призывного возраста, считали своим священным долгом подвергать испытаниям любого приезжего мужчину. С утра они уже успели выбить пыль с инспектора по энергонадзору, который неблагоразумно замешкался у магазина. Затем отобрали портфель у очкастого геодезиста и пощупали лица двух залетных курсантов Суворовского Военного Училища.

Воодушевленный Федор сошел со ступеней пригородного автобуса, как с трапа авиалайнера - пафосно и важно. В его распухшей голове под салатного цвета ермолкой уже сформировалась вступительная речь, где ключевыми посылами были: "позвольте", "имею счастье", " искренне и навеки", а также "благословите".
И теперь, когда он пытался выстроить эти слова в единую смысловую цепь, Федор вдруг услышал чей то голос:
-Хуясе, мужики, какой жидовский крендель к нам закатился! - Гришка, Мишка и Колян оторопели от увиденного. Наверняка, также оцепенел бы Гитлер, если бы к нему в бункер заявилась вдруг бабушка Шурика, известная партизанка, взобралась на стол и насрала на рукопись "Майн Кампф". -Ебать-сосать, поди-ка сюда, петушок ущербный.

Федя недоуменно оглянулся, ищя за спиной "ущербного петушка", но обнаружил лишь воробьев, клюющих навоз. Соединить воробьев и "жидовского кренделя" в логическую конструкцию Федор не успел - в ухо прилетел мозолистый кулак Григория.

В этот момент ермолка показала себя с лучшей стороны. Любая другая шапка, будь то панамка или пилотка, наверняка слетела бы с головы избиваемого КМС по боксу. Однако ермолка даже не шелохнулась. Сидела на макушке Федора словно вареньем намазанная.

Дальнейшие события описывать не имеет смысла. Очевидцы, а это была продавщица Нюра и сельский почтальон, твердят разное. Почтальон убеждает, что "приезжему иудею" потребовалось лишь двенадцать секунд для завершения раунда убедительным нокаутом. А продавщица Нюра говорит, что ожесточенная схватка длилась целую минуту, причем бил их "хасид" машинкой "Зингера" и не по правилам. Как бы там ни было, новопетровская летопись донесла тот факт, что Федор в очередной раз блестяще защитил свой титул чемпиона, усеяв бетонные ступени магазина телами поверженных врагов и мятыми тюльпанами. Путь к даме сердца, Наташке, был свободен.

***

Тем временем семья Харченко была почти вся в сборе: Наташка, сидя на унитазе, щипала пинцетом брови, ее маман - Валентина Петровна - зашивала супругу врачебный халат, а супруг, пресловутый Иван Сергеевич, кушал на кухне холодный борщ из эмалированой кастрюли. Не хватало лишь наташкиного брата, Григория. Он был немного занят - возлежал на пыльных ступенях магазина и проклинал заезжего еврея.

Поднявшись на второй этаж кирпичного дома, Федор горестно вздохнул и надавил кнопку дверного звонка.
-Ваня, иди открой! - услышал он из-за двери повелительный голос будущей тещи.
-Иду, Валечка! -отвлекся от поедания борща Иван Сергеевич.

В проеме открытой двери перед ним предстал торжественный Федор - в вельветовом пиджаке и с "Зингером" в руке. Макушку посягателя на единственную дочь сельского фельдшера венчала зеленая ермолка.

-Здравствуйте! - произнес Федя.
-Шолом алейхем... - оторопело протянул папаша. -Валюша, ты портного вызывала? К тебе тут человек с инструментом.
-Я, вообще то, к Наталье... -губы у Федора задрожали. Весь подготовленный текст с красивыми словами бесследно испарился. - Жениться хочу.
-Не понял! - Иван Сергеевич засопел носом и выдвинулся на лестичную площадку. Стал теснить Федора животом. -А ну, пшел отсюда, мерзавец!
-Я это... в смысле... рука и сердце... любовь у нас, - залопотал Федор.
-Я те щас покажу сердце!
-Не кипятись, Иван. -На пороге появилась без пяти минут теща. Валентина Петровна, женщина сообразительная, сразу смекнула, что Федор - парень непростой: проникнуть в этот подъезд еще не удавалось ни одному жениху. Тем более в зеленой ермолке. -Заходите, молодой человек. Поговорим.

***

За обеденным столом было весело: Наташка хихикала, Валентина Петровна утирала глаза от слез, а Иван Сергеевич с неподдельным интересом крутил на пальце ермолку.
-Не падает, говоришь, -удивлялся он. Нацепил ермолку на голову, покрытую рыжими волосами. Потряс головой.- Ох уж эти иудеи... Вечно чего то удумают.

Федор кивнул головой. Рот был его занят снедью, лоб вспотел, а возле уха налился фиолетовый фингал.
-Аха-ха! -заливалась смехом Наташка, - А ты, папочка, вылитый еврей! Видел бы тебя Гришка!

-Блядь, в гробу я видел Ваших евреев! - на пороге появился Григорий. Его левый глаз был обозначен обширным кровоподтеком, а воротник рубахи наполовину оторван. - Поймаю, сцуко, этого петуха пархатого -гребень на жопу натяну! Оп-па! А откуда этот гандон здесь нарисовался?
-Познакомься, Гришенька, это - Федор.
-Хуясе...
-Федор.
-Шо за еботень, нах?
-Ой, Иван, -спохватилась Валентина Петровна, - Ты же на дежурство опаздываешь! Вот, халат здесь, а котлеты я в баночку положила.

Валентина Петровна забегала по комнате, снаряжая супруга в ночную смену. Тот, покряхтев, вылез из-за стола и пожал Федору руку:
-Так и быть. Женитесь. Но! До защиты диплома - никаких детей! Ферштейн?
-Ферштейн. - в один голос пропели счастливые Наталья и Федор.
-Ебануться.- Сказал Григорий наливая себе и Федору по стакану водки.

***

Через пару часов сияющий Федя покидал квартиру кирпичного дома в Новых Петровцах.
-Кстати, а где ермолка? - спросил он и постучал себя пальцем по макушке. -Надо бы Шурику вернуть.
-Ермолка? Что за ермолка... - Наташка оглянулась по сторонам.- А-ха-ха! Так она на папе дежурить уехала! Ой мамоньки... помру-у-у! - У Наташки случился приступ смеха и она скорчилась в судорогах на полу коридора.
-Гы-ы-ы. Вот это тема, я понимаю, - Заключил Григорий. -Похоже, папику пиздец.

***

Дальнейшие события новопетровская летопись не сохранила. Известно лишь одно: Федор и Наташка благополучно живут в браке уже двадцать лет. Шурик уехал в Америку без ермолки и теперь там угнетает негров. У меня до сих пор стоит на шкафу позолотный пресс. А ермолка... Говорят, что видели ее при разных обстоятельствах: мельком на коменданте военного госпиталя, Романе Сидоровиче, казалось порядочном человеке. Потом в салатовой ермолке появился архитектор Чувыкин на рассмотрении генплана Киева и после этого развелся с молодой женой. Затем ажурная шапочка странным образом вынырнула в Теремках на голове майора Мирошниченко, что внесло сумятицу в утреннее построение артилерийского полка. Впоследствии она неоднократно всплывала то на Нивках, то на Подоле, то в торговых рядах Бессарабки... Как бы там ни было, друзья, убедительная просьба: попадет Вам в руки ермолка салатового цвета - отдайте мне. Отошлю ее в штат Колорадо. Шурик будет рад безмерно. Все же память о бабушке-партизанке.

Yodli.