На нашем курсе Военно-медицинской академии учились и «выпустились» в жизнь 124 человека. По традиции раз в пять лет в последних числах мая мы встречаемся в одном и том же пансионате на берегу Финского залива.

Многие приезжали с жёнами, потом с новыми жёнами, а некоторые и ещё с новыми, и ещё с женами поновее…

Спустя четверть века после выпуска подвели итоги: оказалось, что 90 процентов собратьев-однокашников рано или поздно, но развелись.

Причины назывались самые разные: обоюдные измены, мужское пьянство, новые чувства, кто-то даже предположил, что подавляющее большинство наших жён были ленинградками, а ленинградки – народ такой: фанатично любят свой серый слякотный город, не хотят жить в гарнизонах. Ленинградкам ежедневно подавай то БДТ с Товстоноговым, Басилашвили и Лавровым, то театр Ленсовета с Владимировым, Фрейндлих и Боярским, то Эрмитаж, в который они годами не заглядывают, то Летний сад, в котором они не гуляют. Но им (ленинградкам) очень важно знать, что всё это рядом, стоит лишь сесть в метро и…

А вот я на последней встрече выдвинул совершенно новую версию: разводов было много, потому что почти все наши первые жёны были красавицами, а красавица, особенно питерская, – это непременно процентов на пятьсот задранная самооценка… Но абсолютно непрестижно было в наше время будущему офицеру жениться на дурнушке!

Теперь мне постоянно приходится ездить по Питеру в метро или в маршрутках, сидеть в кафе, стоять на движущемся вверх или вниз эскалаторе… Во всех вышеуказанных местах людей настолько плотно прижимает друг к другу, что невольно слышишь, о чём люди (в том числе и юные красавицы) говорят.

Лучше бы не слышать…

В туалете кафетерия пикантная прозрачная дверь, сквозь которую недвусмысленно просматривался женский силуэт. По замыслу озорного дизайнера это означало, что туалет занят.

Я был «следующим» в небольшой очереди, когда внутри кабинки ликующе завопил мобильный телефон: «Одиночество – сука! Одиночество – сволочь!»
– Алё! – ответил девичий силуэт прямо с унитаза. – Алё, Максим, я в туалете сейчас. Чего ты хотел?.. Макс, ну ты даёшь! Ты мне что, предложение делаешь? Слушай, Макс, перезвони минут через пять… Что значит «повторять не буду»? Хочешь, чтобы прямо сейчас ответила? Ну так слушай: я сейчас ссу и кричу от восторга: «Милый! Ах, милый! О да, да-а, да-а-а-а-а!.. О да, я согласна!..»
Потом послышался шум сливного бачка, отворилась дверь и вышла она – красавица красавицей и дурында дурындой. Увидала у двери трёх офонаревших мужчин, победно ухмыльнулась: «Да! Я – такая!» И прошла в зал.

Её прижало ко мне в метро в час пик вместе с подругой. Подруга завистливо пялится на сумочку, которую та заботливо прижимает к груди.
– Слышь, Наташк, неужто в натуре питон?
– Ага! – гордо отвечает она.
– И сколько же ты за неё отвалила?

Наташка наклоняется к ушку подруги и шепчет.
– Ого! Небось года три копила?

Наташка наклоняется к подружке ещё ближе…
– Ого! Так ты легла под этого хмыря-я-я-я?! Десять раз легла-а-а? А я бы ни за какие бабки!
– Это моя мечта, – отвечает Наташка. – Питон – моя мечта, а за мечту я не только лягу, за мечту я и мочкануть кого угодно могу.

Слава богу, мне на выход.

Глаз художника восхищённо сфокусировался на идеальных девичьих ягодицах в сауне фитнес-клуба. Без всякой похоти думаю о том, что неплохо бы покрыть это творение природы мелкими капельками воды, подсветить в контровом свете и прицелиться самым лучшим объективом.
– Ну, мать, и жопу же ты отрастила!

Это говорит её анорексичная подруга и издевательски хлопает ладонью по «творению природы».
– У меня целлюлита нет, – неуклюже оправдывается она.
– Нет, так скоро будет! Такая жопа, как у тебя, идеальный космодром для целлюлита!
– А чего делать-то?
– Тебе нужны банки! – категорически заявляет тощая подруга. – По десять банок на каждое полупопие через каждые три дня. Кстати, у меня дома банки имеются.
– А куда я с такими засосами покажусь?
– А куда ты с целлюлитной жопой года через три покажешься? С мужиками ты не спишь, а на тренировку и в трениках походишь. Да тебя и замуж с такой жопой никто не возьмёт! Давай вот у мужчины спросим, – кивок в мою сторону.

Зря не спросили… Я бы им сказал и про творение природы, и про глаз художника, и… уж если женитьба неизбежна, я бы взял ту, которая «с жопой»…

Но не спросили… Ушли в раздевалку, одеваться и ехать ставить банки. Дурынды, они дурынды и есть.

Она сидит в маршрутке позади меня и увлечённо рассказывает подружке:
– Слышь, Женьк, мало того что все мужчины козлы, так они ещё и не взрослеют! Представляешь, в пятницу заваливает домой на ночь глядя мой поддатый предок. Сорок семь лет, а на галстуке губная помада!
– Да ты што-о-о-о!.. Ну а ты?
– А я что. Я его быстренько в ванную затащила, пока не увидела мать, и застирала… Нет, мужики все козлы и не взрослеют!
– Да ты што-о-о! И не заложила мамке? Я бы своего стопудово сдала с потрохами.
– А я своего – нет! А кто мне ещё на Новый год планшетник подарит, если они с мамашей разосрутся? Твой предок – нищий задрот, ты его и закладывай, а мой хоть и козёл, да удоистый!

Диалог с восхищением слушала вся маршрутка, включая водилу-гастарбайтера.

К несчастью, она оказалась моей соседкой по купе. И если бы только она! В свои неполные восемнадцать (это я потом узнал) она уже мамашка с орущим чадом на руках. На перроне её провожал такой же муж-недоросль с исполинской бабой (из разговора я понял, что это свекровь). Юную мамашку вместе с чадом отсылали на всё лето к тёще в Симферополь, и это значило, что целые сутки мне предстоит созерцать благоухающий горшок и слушать первозданный ор восьмимесячного карапуза. И зачем я заплатил такие бабки за СВ? Поменяться на плацкарт, что ли?

Едем. Нервный бэбик орёт четвёртый час подряд. Я не гипертоник, но виски неприятно сдавило.
– Мужчына! – отчаянно восклицает юная мамашка. – Мужчына, ну придумайте же что-нибудь, чтобы мой сын не орал!

Отвечаю, что она мать и ей должно быть виднее.
– Так его обычно свекруха спать укладывает. А я?.. А мы с Димкой то в кино, то на дискотеке…

Чтобы не обидеть мамашку, экспромтом решаю схохмить: говорю, что беспокойные попугайчики умолкают, если на клетку набросить одеяло, да ещё выключить свет и создать в комнате абсолютную тишину.
– А что, идея! – восклицает дурында.

Тут же гасит свет и выпроваживает меня в коридор, а вскоре выходит и сама. Проходят две минуты и – о, чудо! Истеричный бэбик в купе умолкает. Для верности ждём ещё минут десять и возвращаемся. Ребёнок спит таким невинным сном, что мы даже решаемся включить ночники.
– Мужчына-а-а-а! – восхищённо шепчет она. – Мужчына-а-а-а, а давайте-ка мы с вами по такому поводу… У меня чешский пивасик в банках. В натуре чешский, не фуфловый! Тайком от свекрухи взяла, я ведь ещё кормящая. Меня, кстати, Светой зовут, а ва-ас?.. Владими-и-ир? Очень, очень приятно! Владимир, а вы что, дрессировщиком трудитесь? С какой живностью?
– Дрессирую мартышек, но собираюсь отойти от дел.
– А чего так?
– Недавно женился, и жене это очень не нравится.

Две дурындочки нависают надо мной на эскалаторе метро в час пик.
– Слышь, Нинка, тебя к сессии допустили?
– Не-а.
– А проблемы в чем? Препод у вас та-акой интересный мужчинка-а!..
– Ага, интересный… В третий раз выгнал…
– Так надо ему срочно дать.
– В смысле денег?
– Дура ты, Нинка! Зачем деньги тратить, когда пися есть!

Две другие дурындочки на том же эскалаторе сутки спустя.
– Чего смурная?
– Предки мне денег дали на пуховик, а я купила айфон. Вставили по самое никуда. Отец сказал, что только обезьяна предпочитает быть с голой жопой, но непременно с дорогим телефоном.

Модель из неё никакая, зря я поверил рекомендации коллеги-фотографа… Смазливая мордашка то напряжена, то пытается обезьянничать, гримасничая под Клаву Шиффер… Пытаюсь её разговорить, это очень важно для создания образа.

Модель сначала молчит, а когда начинает доверительно тараторить, оказывается, что всё в ней – как в амазонской сельве: вроде бы незатейливо, но глухо и непонятно.

С лицом уж точно работать бесполезно. Предлагаю горе-модели раздеться: раз уж образ не состоялся, так хоть поработаем с телом.

Тело у неё на зависть многим умницам. Уж точно: или Создатель глумится, или экономит на мозгах, раздаривая девушкам такие тела! И наоборот. А может быть, именно в этом и скрыт глубочайший смысл человеческой эволюции?

Первородного стыда у неё не наблюдается, иначе мы попробовали бы для начала воссоздать образ скромницы, прикрывающейся простынкой, или испуганной книжницы, которую застали врасплох.

Но и змеиной пластики в её наготе нет. Какая-то бесстыже-фригидная зажатость. Зря я доверился другу Алёшке… Попробовать, что ли, силуэт? Для этого надо разместить нагую модель в абсолютно тёмном пространстве, а потом подсветить одним или несколькими источниками света. Сначала сзади, чтобы силуэт светился по краям, а потом спереди, чтобы рассеянный блик падал на какую-то пикантную часть тела.

Объясняю задачу, гашу свет, но она, похоже, думает, что темнота – друг не только молодёжи, но и похотливых фотографов.

Обнажённый девичий силуэт безнадёжно напряжён: получается какой-то Железный Дровосек женского рода…

Напоследок пробуем макросъёмку. Покрываю капельками воды идеальную юную грудь. Подсвечиваю. Снимаю. Ну наконец-то!

Проделываю то же самое с ягодицами. Опять же – недурно!

Ну вот… Хоть в розницу, хоть по частям, как в мясной лавке, но фотосессию спасли… Четвёртый час мучаемся. Знакомый гуру говорит, что работа удаётся лишь тогда, когда мастер страстно жаждет свою модель. Жаждет, но сдерживает желания. Иначе получится «не карточка, а порнуха».

Но я её ни до, ни после такого общения уже нисколечки не хочу, даже теоретически, даже во имя искусства…

И ни грамма спиртного непозволительно – ни фотографу, ни модели. Тоже жаль, иначе я бы её со старта расслабил.

Включаю свет, в знак окончания съемки протягиваю девушке гонорар – вполне приличный для непрофессионалки.
– Владимир, – смущённо говорит модель. – Владимир, я совсем забыла вам сказать, что у меня критические дни не закончились… Может быть, мы с вами, м-м-м-м… как-нибудь так?.. Или встретимся послезавтра? Я, честное слово, приду, с лекций сбегу, только скажите, куда и во сколько.

Ей всё ещё кажется, что я не верю, принимаю её за бессовестную динамщицу. Она даже пытается показать мне ниточку глубоко запрятанного гигиенического аксессуара. При этом с сожалением смотрит на деньги, которые, как ей кажется, я теперь могу у неё отнять.

Потом оказалось, что друг Алёшка сосватал мне эту дурындочку задаром, и гонорар она восприняла в буквальном смысле.

Через неделю Алёшка мне позвонил, сообщил, что Вероничка (а красивое у дурындочки имя!) очень хочет повторить, что до неё спустя неделю дошло, как это делается, и даже некий романтический образ забрезжил… Но меня эта девушка больше не вдохновляет. К сожалению, бывает и так.

Давным-давно по субботам к нам в Академию приезжали со всего Ленинграда на танцы девчонки. Они стояли небольшими стайками у стены напротив нас и, как в известной песне, теребили в руках платочки и сумочки.

Объявляли медленный танец, и курсанты шли приглашать юных дам, тщательно высматривая среди них самых красивых: большеглазых, с лебедиными шейками и трогательными мочками маленьких ушей, с крепкими грудками, осиными талиями и длинными стройными ножками. Остальное считалось неформатом.

Неформатные девушки, краснея от стыда, оставались подпирать стенку, никем не приглашённые. Сколько же их – милых, умных, верных, с нерастраченной нежностью – не удостаивалось внимания высокомерных молодых балбесов?

Будь мы хоть чуточку мудрее – и четверть века спустя встретились бы у Финского залива без единого развода в анамнезе.

Владимир ГУД,
Санкт-Петербург