Позавчера отметил свой день рождения, в 63-й раз, между прочим. Тем, кто хочет вякнуть: «Хули ж ты тут на ЯПе делаешь, старый хрен?», сразу скажу: не такой я уж и старый, раз торчу на ЯПе. А торчу я тут, потому что люблю ЯП. За то же, за что и вы все. За все хорошее!
Ну ладно, пойдем дальше. Блин, забыл, что хотел сказать-то… А, вот! Увы, до сегодняшнего дня не дожили половина моих одноклассников, царствие им всем небесное. Да я и сам не раз за свою жизнь мог лишиться ее напрочь – ну, случались такие моменты. Как, думаю, и у многих из вас.

Так вот, хочу рассказать об одном таком эпизоде. В 1976 году и я запросто мог склеить ласты - от обычного аппендицита. Да где – или в Болгарии, или на Украине, или в пути между ними. Вот как это было.
В день отъезда домой нашей казахстанской комсомольской туристической группы из Варны мне стало плохо. Скрутило живот, и я, думая, что это обычное расстройство, пока все остальные туристы пили отвальную, несколько раз сбегал в туалет. Но безрезультатно, так как это был вовсе не понос, а что-то другое.

От приступов боли я покрылся липким холодным потом и порой едва сдерживал стоны, но пересилил себя и вместе со всеми сел в автобус, который повез нас на вокзал.
Выпитая водка все же несколько приглушила боль, и я даже нашел в себе силы шутить, подпевать горланящим на все голоса одногруппникам.
Но на вокзале мне стало совсем плохо. Я присел на жесткий деревянный диван и с глухим стоном обхватил живот и согнулся пополам.
- Где болит? – обеспокоено спросила тут же присевшая рядом со мной Женечка – медсестра, с которой у меня во время этого тура чуть не завязался роман, но вот не срослось – пугливой очень оказалась Женечка.
- Да весь живот, - промычал я.
- Ну-ка пойдем, тут я видела медицинский пункт, - повелительно сказала Женечка. – Пусть посмотрят.
В медпункте болгарский врач попросил меня снять рубашку и прилечь на кушетку. Он сосредоточенно и осторожно пропальпировал мне живот, измерил давление, заглянул зачем-то попеременно в оба глаза. Потом что-то буркнул стоящей рядом медсестре, и та набрала шприц.
От укола мне стало сразу жарко, спустя пару минут боль отступила, и я впервые за последние часы улыбался уже не натужно, а радостно. Я поблагодарил болгарских медиков и тут же побежал курить. Женечка же задержалась в медпункте.
- У тебя подозрение на аппендицит, - сказала она, когда я, выкурив подряд две сигареты, вернулся к группе. – Конечно, лучше бы тебя положить в больницу сейчас же, но болгары надеются, что ты доедешь до дома. Так что держись! Если, что я рядом.
- Спасибо, Женечка! – чмокнул я ее в щечку, пребывая в эйфории после чудодейственного болгарского укола. – Конечно, доедем!

В поезд я взобрался на верхнюю полку и почти сразу заснул под стук колес и равномерное покачивание вагона.
Проснулся я от рези в животе ранним утром, когда поезд уже катил по молдавской земле. Сначала я лежал, прислушиваясь к своим ощущениям и пытаясь мысленно заглушить боль. Но экстрасенс из меня был плохой, и не подчиняющаяся мне какая-то беспощадная зверюга вновь и вновь начинала грызть мои внутренности, и лоб у меня покрывался липким холодным потом.
Чувствуя, что вот-вот начну стонать, я слез с полки, осторожно вышел из купе и, упершись лбом в холодное стекло тамбурной двери, стоял там, кусая губы от боли.
- Что, опять болит?
На мое плечо легла теплая узкая ладошка Женечки, серые ее глаза смотрели жалостливо и тревожно.
- Очень, - признался я.
- Так, пошли со мной! – приказала Женечка.

Мы прошли к служебному купе, Женечка в двух словах объяснила заспанной проводнице ситуацию. И та по рации связалась с ближайшей станцией.
Как только поезд остановился, в вагон вошла моложавая врач с сурово поджатыми губами и быстро осмотрела меня, отрывисто командуя: «Поднимите рубашку!», «Лягте на полку!», «А теперь на бок!».
– Похоже на «острый живот». – сказала она. - Но у нас на станции ничего сделать нельзя. Через сорок километров будут Черновцы. Я позвоню в областную больницу, вас там встретят. Потерпите еще немного, хорошо?

В Черновцах, как только поезд втянулся на станцию, к нашему вагону от дожидающейся на перроне машины «скорой помощи» тут же поспешила целая бригада медиков: врач и двое дюжих санитаров с носилками.
Но я сам вышел им навстречу, Руководитель нашей группы Петя Дюбанов нес мой чемодан, а из вагона высыпала чуть ли не вся группа, сдружившаяся за время этой двухнедельной поездки в Болгарию.
Все они старались как-то приободрить меня - кто-то хлопал по плечу, кто-то пытался пожать мне руку.
- Ну, раз-два! – скомандовал Петя, когда я, одной рукой взявшись за безбожно ноющий живот и вцепившись другой в поручень распахнутой дверцы машины, неловко взобрался в салон.
- Вы-здо-рав-ли-вай! – хором прокричала группа.
Я слабо улыбнулся и помахал им в ответ. Поднявшиеся вслед за мной врач и санитар захлопнули дверцу, и машина, миновав привокзальную площадь, покатила по зеленым, уставленным домами непривычной архитектуры, черновицким улицам к областной больнице.

Я думал, что меня сразу же положат на операционный стол, и с нетерпением ждал этого момента как единственной возможности избавиться, наконец, от терзавшей меня боли, из-за которой все это время хотелось зажать ноющий живот обеими руками и согнуться в три погибели.
Но прошло не менее трех часов, прежде чем меня оформили – сначала в саму больницу, потом в палату, затем к врачу, который должен был сделать мне операцию.

В палате, куда меня определили, уже маялись два постояльца – молоденький, голый по пояс парнишка с залепленной большим пластырем спиной (ударили ножом сзади, как пояснил он), и пожилой дядечка с вислыми унылыми усами и таким же невеселым выражением лица.
Ему вырезали грыжу и вот-вот должны были выписать, чтобы он мог отправиться к себе на какой-то карпатский хутор – чтобы нажить там новую. Потому-то, видимо, он и был такой печальный.
И обитатели палаты, и медсестры, и заглянувший позже ко мне хирург говорили только на западно-украинской мове, и надо было не раз переспрашивать каждого, чтобы понять, что они говорят.
Тем не менее, я их все же понимал - видимо, сказалась моя любовь к невероятно смешному журналу «Перец», который я выписывал уже не один год.

Хирургу я рассказал, как здесь оказался и куда собираюсь продолжить путь после Черновцев, и темноволосый врач средних лет, с ироничными карими глазами понимающе покивал:
- А-а, Казахия! Ну да, ну да…
А пацан с заклеенной спиной, Остап, поведал свою печальную историю. Он влюбился в одну дивчину, а ейный папаша, «бандеровская морда», как охарактеризовал его Остап, был против того, чтобы он кохался с его доней.
Раз сказал, два сказал, а Остап ноль внимания, все ходит и ходит к Марысе. Ну, а вчера вечером, когда они сидели на лавочке, этот ужравшийся самогона «бандера» подкрался сзади и ткнул его ножом.
Вот только по утро заштопали. Болит очень, "трясця его матери".
- Почему «бандера»-то? – спросил я его.
- А, туточки уси бандеры! – махнул рукой Остап. – Последних из них тильки в шестидесятые роки и повыкуривали из их схронов в Карпатах. А може, ще и не усих …

Пришла здоровенная широколицая медсестра с самыми настоящими, только редкими, усами на верхней, грубо накрашенной губе, и позвала меня за собой.
Пришли в перевязочную, эта усатая уложила меня на кушетку и жестом велела заголить живот. А в толстых пальцах ее мощной руки уже тускло засветился металлический бритвенный станок.
- Это еще зачем? – испугался я.
Бабища снова зашевелила усами, что-то горячо втолковывая мне, и из всей этой бессвязной булькотни я поначалу уловил только одна знакомое слово: «операция».
А, ну да, растительность в месте предстоящего разреза следует сбрить – об этом мне рассказывали.
Я покорно задрал футболку, и медсестра, шевеля от усердия усами, заскребла станком по моему беззащитному животу. Причем насухую. И я поневоле малодушно морщился от неприятных ощущений, терпеливо дожидаясь конца экзекуции.
Но когда медсестра, не выпуская станка из правой руки, левой потащила мне вниз треники вместе с трусами, я резво вскочил с кушетки.
- Ку…куда лезешь? – заикаясь, рявкнул я.
- Тоди брий сам! – раздраженно сказала медсестра и бросила станок на кушетку. – Брий, кажут тоби! Там тоже треба!
- Ну, треба так треба, - успокоился я, решив, что лучше все же самому выполнить эту ответственную работу в таком деликатном месте.
Вон какие ручищи у этой так называемой сестры милосердия – вдруг станок дрогнет да полоснет не там, где надо? За этим ли я ехал в такую тьмутаркань, чтобы какая-то бандерша нечаянно оскопила меня?

Мы еще успели с Остапом покурить в открытое окно, как за мной пришли. В операционную я ушел на своих ногах. Там меня положили на холодный стол, пристегнули руки-ноги – ну, мало ли, вдруг начну дергаться, - накрыли простыней поверх вертикальной рамки на груди, чтобы я не мог видеть, что там мне делают в больном месте.
Затем я почувствовал, как мне сделали пару довольно ощутимых уколов в живот на некотором расстоянии друг от друга. Это была местная анестезия, так что я был в полном сознании, когда ощутил, как скальпель прошелся - как будто кто слегка ногтем провел, - по брюшной стенке, рассекая кожу, мышцы.

Боли не было, но я почувствовал, как мне под спину потекла моя теплая кровь.
Я беспокойно закряхтел, и хирург только было завел со мной разговор о «Казахии», куда я должен буду вернуться после операции, как что-то там у меня внутри лопнуло, и в глаза, на маску хирургу и ассистирующей ему медсестре брызнули какие-то темно-красные сгустки.
- Мля-я-я! – выпрямившись, озадаченно протянул хирург. А медсестра суетливо обтерла лица ему и себе тампонами. Они молча переглянулись, и хирург тут же склонился надо мной, и я вновь почувствовал прикосновение скальпеля – похоже было на то, что мне удлиняли разрез.

А потом пришла очередь материться мне. Пустяковая вроде операция затянулась на два с лишним часа. Врачи так и не сказали мне, в чем была причина, но я подозреваю, что, как только они меня вскрыли, аппендикс лопнул (с чего бы вдруг забрызгало морду хирургу?). И, удалив прохудившийся отросток, медики, прежде чем заштопать меня, прочистили кишки, на которые попали остатки содержимого лопнувшего аппендикса.
Было жутко больно, и я сначала просто шипел сквозь зубы, потом не выдержал и начал материться и обзывать колдовавших надо мной черновицких медиков живодерами и бандеровцами. Удивительно просто, как они меня не зарезали тут же, на столе?
В палату меня привезли на каталке, обессиленного, бледного и всего мокрого от пота. Я почти тут же заснул, а утром уже самостоятельно встал и, придерживая рукой тупо побаливающее место вчерашнего разреза, пошаркал в туалет – пользоваться уткой я не стал принципиально, хотя видел, как медсестра принесла эту несуразную посудину и затолкала ее под кровать.

Через неделю меня выписали и, простившись с сопалатниками и тепло поблагодарив часто приходившего навещать меня хирурга за спасение жизни (а что это действительно было так, я ничуть не сомневался, ведь запросто мог пасть жертвой перитонита), пошел к кастелянше за своим чемоданом.
Переодеваясь, я вдруг нашел у себя в чемодане бутылку с надписью на этикетке «Горилка» и полукольцо копченой колбасы с острым дразнящим запахом.
«Откуда «дровишки»? – растроганно подумал я, блаженно вдыхая чесночный аромат колбасы. Этот сюрприз могли мне сделать и руководитель группы Вася, и так и оставшаяся нетронутая мной медсестра Женечка….

Переложив из чемоданного кармашка в карман брюк остатки неразмененных на левы денег – где-то рублей пятьдесят-шестьдесят, - и подвязавшись полотенцем, я спустился к ожидающей меня в больничном дворике машине скорой помощи, и поехал на вокзал.
По дороге я уже более внимательно разглядывал проплывающие за окнами виды очень симпатичного, чистенького и сплошь зеленого города Черновцы, и думал, что не мешало бы потом как-нибудь приехать сюда и пешком побродить по этим старинным мощенным улочкам...
Sibirskie