- Масло забыла, - хмуро напомнил отчим.
Девочка покосилась на него, но промолчала. Она не забыла, а нарочно отставила в сторону, чтобы не растаяло раньше времени рядом с горячими пирожками.

Мать, вздыхая, смотрела, как она собирается.

Тесемки завязать под подбородком, корзинку сверху прикрыть....

- А может, черт с ней?! - не выдержал отчим. Девочка зло сверкнула глазами, но сдержалась. Бабушка говорит: не спорь с ним никогда, молча гни свое.

Мать махнула рукой: ладно уж, пускай идет. Все равно в последний раз.

Вещи давно были собраны, увязаны в тюки. Ружье отчима поблескивало в углу, приготовленное на продажу. Как он ни расписывал прелести их новой жизни, но в конце концов признал: одним город все же плох - там не поохотишься.

Зато:
«Кабаки - не чета местному!»
«По праздникам всяких уродов привозят на площадь. Жуткие - страсть! В вашей дыре таких и не встретишь».
«Улицы камнем выложены. Будешь по мостовым ходить, как королева! Не грязь месить сапогами, а в башмаках вышагивать».

Этим он ее и подкупил, думала девочка. Башмаками. Бедная, бедная матушка...

Сама она носилась босиком по лесу до поздней осени. Бабушка ее приучила. Показала, какие опасности могут подстерегать на безобидной с виду тропинке. Варила для нее по весне густой сок травы костень, за которой забиралась в самую чащу. Сок пах остро, как разрезанная луковица. В чане он густел, ворочался, исходил тяжелым паром. Когда на дне оставалось с пригоршню, бабушка, чуть остудив, намазывала им девочке ступни, и кожа грубела на глазах.
«Будешь чувствовать лес, дитя мое. Ты здесь не чужая, не то, что некоторые».

Бабушка замолкала, но девочка знала, кого она имеет в виду.

«Опять от нее воняет, как от козла!» - кричал отчим, когда она вбегала домой. Мать вилась вокруг и суетилась: тише-тише, дорогой, тише-тише. Старуха немного выжила из ума, ты же знаешь. Вот, присядь, выпей пива...
Отчим недовольно смолкал. Девочка ухмылялась про себя, с наслаждением вдыхая едкий запах. Жаль, к утру он выветривался.

Всякий раз, когда мать доставала из печи противень, отчим был тут как тут. «Не пускай ее! Еще не хватало девчонке шляться в такую даль!»

Я тебе не пущу, мысленно огрызалась девочка.

Отчим каждый пирожок провожал таким взглядом, будто хоронил.
- Слабая она, старая, - оправдывалась мать.

- А зачем на отшибе поселилась? - шипел он. - Собаку не заводит, дверь не запирает - щеколда на веревке, это ж курам на смех! Любой зайти может!

- Нет у нас здесь чужих-то, милый...

- С нами бы пускай жила, раз старая!

«А ты бы ее домик продал». Девочка помнила, как сладко пел отчим, предлагая бабушке перебраться к ним. У него и покупатель на дом нашелся, из его приятелей-охотников. И как вызверился, когда бабушка отказала наотрез.

С тех пор распускает гнусные слухи. Как выпьет в трактире, так начинает: мол, старуха совсем свихнулась - надеется, что к ней заглянет кто-нибудь из дровосеков, кто помоложе да посмазливее. Для того и оставляет дверь открытой.

В какую же ярость девочка пришла, услышав об этом! Была б ее воля - искусала бы, честное слово! Да мать стало жалко.

Выйдя на порог, девочка задержала взгляд на острых пиках елей, воинственно торчащих над лесом. Они словно охраняли его от незваных гостей. Волновались дубы, трава гнулась, серебрилась под ветром.

Неужели она видит это все в последний раз?

Девочка шла по тропинке, изо всех сил удерживая слезы. Мать обещала, что они будут приезжать. Накопят в городе денег и смогут останавливаться в трактире. На два дня, а может, даже на три!

Она вытерла глаза.

Лес сочувственно шумел над ее головой: куда же ты, девочка моя? Разве ты можешь меня оставить? Я дарил тебе золотые лютики, крестил тебя в ледяной купели озера, баюкал песнями сосен - глухими, скрипучими. Ты знаешь, как пахнет свежевыпавший снег, читаешь заячьи следы и с закрытыми глазами можешь найти дорогу домой даже ночью. Ты никогда не боялась меня.

Что станет с тобой в городе, где повсюду мертвый камень? Твое место - здесь.

«Матушка обещала возвращаться хоть иногда!»

«Ты же знаешь, этого не случится».

По мере того, как девочка углублялась в чащу, в ней зрела решимость. Она попросит бабушку, чтобы та разрешила ей остаться. Но ее терзали сомнения. Что ответит старушка, не угадаешь.
В деревне все убеждены, что она любит внучку без памяти, но иногда в ее взгляде мелькает что-то странное... Она присматривается к внучке, как к чужой, и почти не разговаривает с ней.

«Готовить умею, - перечисляла девочка. - В доме прибраться, затопить, дров принести - все могу. Постирать, подушки взбить, матрасы перетрясти... Все-все-все буду для нее делать!»

Она ускорила шаг. Да, надо убедить бабушку! Только не ныть. Они поговорят, как взрослые.
Бабушке наверняка тоже невесело оставаться одной!

Возле самой опушки ей показалось, что в кустах кто-то есть. Ветки качались слишком поспешно. И трава примята.

Девочка нахмурилась и ускорила шаг.

У калитки быстро обернулась. Нет, никого. Показалось.

Она постучала, нагнулась, входя, чтобы не удариться о низкую притолоку. Бабушка сидела в кресле. При виде внучки она отложила вязание, и грустная улыбка скользнула по ее губам.

Все мысли о «взрослом» разговоре вылетели из девочкиной головы. Она упала перед старухой на колени и горько зарыдала.
- Не нужно плакать, дитя мое, - голос мягкий, но отчужденный. - Ты уезжаешь не навсегда.

- Б-бабушка... - девочка заикалась от рыданий. - Умоляю, разреши мне остаться!

- Что?

- Пожалуйста! Не прогоняй меня! Я научусь такие же пирожки печь! А сама ни одного не съем, вот те крест, пусть у меня рука отвалится, если откушу хоть кусочек!

Ей показалось, что бабушка сказала что-то про мать.

- Она будет с ним счастлива! - всхлипнула девочка. - А я с ними - несчастна. Мое место здесь!

Она подняла заплаканное лицо к старухе.

Но что это - бабушка улыбается? Смеется над ней, в такую минуту?!

- Не поеду! - выкрикнула девочка отчаянно. - Ни за что! Вы меня не заставите! В трактир наймусь, полы буду мыть... Я... Я...

Она уткнулась в подол и заревела. Кому она нужна в трактире!

Зашуршали юбки, скрипнуло кресло, и теплые руки с силой обняли ее.

- Чш-ш, дитя мое. Вытри слезы и посмотри на меня.

Бабушка встала. Девочка, шмыгая носом, следила за ней.

- Ты никогда не спрашивала меня про шапочку, - задумчиво сказала старуха.

- Я думала, это что-то вроде оберега. Ты ведь сама связала ее.

- Оберега? - бабушка усмехнулась. - Пожалуй. Больше этот оберег тебе не понадобится.

Девочка недоуменно уставилась на нее.
- Настала пора мне кое-что тебе показать... - сказала старуха и выпрямилась во весь рост.

Лесоруб заметил девчонку еще на поляне. Еще бы не заметить, когда красная шапка видна издалека! Ходит в ней, как дура, круглый год, и зимой, и летом. Говорят, чокнутая бабка заставляет. Пригрозила родной дочери, что лишит наследства, если малышка хоть раз окажется в лесу без этой красной штуковины на голове.

Он следил из-за кустов за девчонкой. Вылитая бабка в молодости! Родная дочь и та меньше похожа на старуху.

Ох и запах из корзины! Не то что живот, челюсть свело от голода, он ведь с полудня-то не евши. А скоро уж и солнце садится. Отобрать бы у нее корзинку - вот и ужин.

Если бы он не побаивался гнева старухи, так и поступил бы. Но ведь малютка узнает его.

И тут в голову дровосека пришла отличная идея. Девчонка зайдет в домик и поставит корзинку на стол. А стол где? - у окна! А у окна кто? Он, собственной персоной! Хвать корзинку - и тикать. Они и не догадаются, кто это сделал.

Дровосек даже засмеялся от удовольствия. Умен он, что ни говори! Не каждый сможет так запросто разжиться пирожками.

Когда девчонка скрылась в доме, он торопливо подбежал к окну, пригибаясь. Кажись, не заметили.

Дровосек осторожно привстал. Где ж корзинка-то?

- Бабушка, почему у тебя такие большие глаза?
Это девчонка пропищала.
Вот еще, большие глаза, скажет тоже! Обычные старушечьи глазенки, узенькие, серенькие, припухшие.

- Чтобы лучше видеть!

Услышав второй голос, дровосек вздрогнул. Эт-то еще что такое?!

- Бабушка, а почему у тебя такие большие уши?
- Чтобы лучше слышать, - так же хрипло ответили ей.

Дровосек, похолодев, осторожно заглянул в приоткрытое окно. От увиденного волосы его зашевелились. Он дернулся обратно, стискивая челюсть, чтобы не стучала.
Матерь божья, матерь божья, матерь божья....

- Бабушка, а почему у тебя такие большие зубы?

Раздался глуховатый лающий смех, от которого дровосека бросило в ледяной пот. Господи и святые угодники, спасите и сохраните!

- Да уж не для того, чтобы пирожки жевать!

Что-то ударилось об пол, послышался хруст, стон, и вдруг девочка завизжала - высоко, на одной ноте. Дровосек обхватил голову руками и съежился под окном. Бежать бы - вот только он даже пошевелиться был не в силах, будто окаменел.

Визг оборвался. Его сменил хрип.
- Что... со мной... - девочка как будто выталкивала слова из глотки. Он не узнавал ее голос.

Снова крикнули - дико, нечеловечески - и наступила тишина.

А потом кто-то зашевелился. Раздался рык, от которого затряслись стены дома.

- Ахгрррр! - сказал один голос.
- Гррр-ар! - ответил второй.

Вокруг дровосека все потемнело, и он провалился в забытье.

Когда он открыл глаза, в синем небе над ним созревала луна. Было очень тихо. Дрожа и стуча зубами, дровосек поднялся, заглянул через окно и в свете луны разглядел шаль в кресле, отброшенное в сторону вязание и клочья серой шерсти на полу.

На столике у окна стояла корзинка с пирожками. Дровосек бросил на нее дикий взгляд, развернулся и помчался прочь.

К полуночи он был совершенно пьян. Трактирщик только успевал подливать из бочки. Вокруг него собрался народ, одни кричали: «Брехня!», другие ругались: «А ну заткнитесь! Давай дальше!»
- А п-потом я вззз-зял топор и каааак рубану его! - Дровосек показал, как он рубанул волка. - Брюхо ему- хрясь! А оттуда они!

- Живые?! - ахнул кто-то.

- А то!

- А шкуру-то с волка хоть снял?

- Да нн-ну ее! - махнул рукой дровосек. - Старый он б-был, п-п-п-плешивый!

В ночном лесу разгулялся ветер. С треском хлопнул незакрытый ставень, а в печной трубе свистнуло что-то лихо и весело.

- Она решила остаться у бабушки, - сказала женщина, испуганно прислушиваясь. - Я так и думала!
- Будешь навещать ее, - равнодушно ответил мужчина.
- Буду, - вздохнула она.

Ветер оборвал с деревьев отжившие листья и швырнул в озеро, поднял волну, разметал сухие ветки над медвежьей берлогой. Зверь выбрался наружу, доковылял до тропы и остановился, принюхиваясь.

Пахло знакомо. Он отлично помнил, что обладательницу этого запаха нужно обходить стороной. И медвежат учил: тронешь человеческого детеныша с красным лоскутом на голове - от тебя самого только лоскут останется, это каждый в лесу знает.

Медведь свернул с человеческой дороги и скрылся в чаще.

Мужчина и женщина в доме подтаскивали тюки к двери.

В трактире пили и гоготали. Дровосек храпел, уткнувшись в соседа.

Где-то вдалеке выли волки.

Две серые тени мчались через лес, по ночным холмам, под огромной луной - золотой, как кусок тающего масла.
© eilin-o-connor