В тот вечер офтальмолог уездной больницы Фадей Иванович Амфибрахов был вызван в приемное отделение на консультацию. Как и большинство других докторов, он жил рядом с больницей, поэтому явился быстро.

В смотровой он нашел складского грузчика Сиволапова, худощавого и бледного человека с низким лбом, одетого в потертый замшевый пиджак и вздувшиеся на коленях черные спортивные штаны.

Сиволапов, ссутулившись, сидел на стуле, в глазах читался страх и растерянность. Носовой платок у губ был влажен.

-Здравствуйте, доктор,- сказал он.

-Здравствуйте все через одного,- бодро произнес Амфибрахов, накидывая на себя несвежий халат, поданый фельдшерицей.

-Тэк-с, Сиволапов, двадцать девять лет, болит в груди. Ну, Маш, а меня-то зачем позвали?

-Так, он, эта, Фадей Иваныч, зубной протез проглотил.

-Протеез? Эт, как же ты братец умудрился?

-Я с работы голодный пришел. Мать супу наварила, я сухарик укусил, чегось хрупнуло. И вот,- тихо и страдальчески произнес он.- Это осталось,- в раскрытой ладони лежал пластиковый протез нижней челюсти с отломанным краем.

-А что же ты, брат, в двадцать девять лет и без зубов?

- Да, я на лесозаготовках был… долго. Помогите, доктор.

Амфибрахову нынешней весной руководство велело стать эндоскопистом. То есть, значит, совмещать.
Ну, съездил он в столичную клинику, посмотрел с месяц по кабинетам на это дело. Ему выдали бумагу с печатью, что он прошел курс гибкой внутрипросветной зндоскопии.

Вот с весны, то есть уже почти полгода, он представлял в своем лице эндоскопическую службу района на четверть ставки. К зарплате особой прибавки не случилось, но самоуважать себя Амфибрахов стал однозначно больше. Это же вам не в таблицу Сивцева шариковой ручкой тыкать. Это же технологии.

-Поможем, отчего не помочь, дело, значит, известное. Помнишь, Маш, гвоздик доставали у самого Иннокентия Гаврилыча из желудка? Ничё, достали. Умеючи-то. Тут, значит, надо знать как. Ну, а мы-то знаем. Это же наука, братец, эндоскопия. Накось, прополощи горло и забирайся на кушетку. Да не бойся!

У стены стояла высокая деревянная кровать, к передней ножке которой саморезами была прикручена ручка от лопаты, почерненная марганцовкой. С верхнего её конца, с крепления, свисал старенький гастроскоп Pentax.

…- Ага, вот оно, - Амфибрахов в окуляре уперся взглядом в фиксированный стенками пищевода обломок пластика в виде трех зубов и розовой десны под ними. По обе стороны от последней торчала проволока. Один конец был загнут крючком.

Не успел он как следует разглядеть этот продукт отечественного производства, как снизу, из желудка, подобно скорому поезду, прибыл потревоженный мамин суп, выплеснулся наружу, пробежал по халату Фадея Иваныча и брюкам и образовал у его ног лужу.

В кабинете резко запахло внутренним миром Сиволапова.

-Так... Вот, что, брат. Иди- ка, ты к себе. Живешь- то где? Ага. А завтра, значит, часам к восьми и приходи. Да не пей, не ешь. Дьявольство какое, штаны теперь стирай.

…Часом позже, дома, Амфибрахов уже пил душистую вишневую наливку и закусывал жареной курочкой. Затем выпил стакан сладкого горячего чая и продолжил чтение романа Чейза, от которого его недавно оторвали вызовом.

Вскоре его сморило. Покурив на балконе и озябнув, забрался под теплое пуховое одеяло. На кухне чуть слышно гудел холодильник. Было тихо, уютно и спокойно. Но сон почему-то не шел.

Где-то в глубине зачерствевшего от многолетней работы с людьми сердца, зашевелился крохотный червячок сомнения. Червячок стал с аппетитом пожирать уют и спокойствие Амфибрахова. Сожрав всё, он свернулся тяжелым холодным комком.

Фадей Иванович вздохнул, встал, включил лампу и пошел к книжному шкафу. Нашел старый хирургический справочник, купленный им в «Букинисте» ещё в студенческие годы. Слюнявя палец, стал его листать. «Так, пищевод, пищевод. Вот. Так, инородные тела, осложнения… перфорация… при остром гнойном медиастините летальность достигает 70%". Вот, черт.

Амфибрахов живо представил себе вскрытие Сиволапова с дыркой в пищеводе, грозного главврача Белибердова, жалобы в Минздрав от родственников, комиссии, суд. И ему стало плохо…

Ранним утром, не позавтракав, бледный и помятый, он уже был на работе. На душе было тревожно и пусто.
-Слышь, Антонина, ты приготовь всё. Тут, значит, больной придет с инородным телом пищевода.

Поминутно выглядывая в коридор, он, наконец, обнаружил там осунувшегося Сиволапова. Стараясь не глядеть ему в глаза, пригласил.

-Ну, что, брат, как дела?- натужно бодрясь, произнес Амфибрахов.- Полезай на стол.

Сиволапов, невнятно промычав в ответ, улегся на левый бок.

-Ну, давай, значит, доставать.

Кусок челюсти был на прежнем месте

-Щас мы его мобилизуем… щас, так… не дается, зараза, плотно сидит,- на лбу Амфибрахова выступила испарина.- Ничё, ничё…

Спустя время удалось ухватить край пластины с крючком и развернуть его вдоль пищевода. Тут же весь кусок челюсти стал неожиданно подвижен.

В груди у Фадея Ивановича радостно ёкнуло и теплота стала распространяться по телу. Стараясь не дышать, очень осторожно, он извлек осколок наружу и положил его на салфетку. Затем, зайдя вновь, осмотрел еще. Стенки пищевода были отечны, но целы.

-Вот, так, брат, значит. Это тебе не кули таскать. Тут понимать надо, когда и чего. Это ж наука,- поднимая вверх указательный палец,- эндоскопия!