За пару километров до цели штабной УАЗ, вот уже третий час трясшийся на колдобинах и ухабах, затормозил в метре от завалившейся поперёк дороги могучей сосны.

— Не проедем, товарищ прапорщик, — растерянно сказал водитель.

Литовченко матюгнулся сквозь зубы и полез из машины наружу. Стерегущие узкую лесную просеку лиственницы уже щекотали верхушками нижний край солнечного диска. Азартно гудело, прицеливаясь к прапорщицкой шее, нахальное предвечернее комарьё. Где-то неподалёку монотонно выстукивал бесконечную морзянку дятел.

— Давай, Хакимов, вылезай, — скомандовал Литовченко сгорбившемуся за рулём водителю. — Пешком дойдём, ноги, авось, не собьём. Там и переночуем.

— Где «там», товарищ прапорщик?
Литовченко не ответил. Перелез через разрезавший просеку напополам сосновый ствол и широким шагом двинулся по заросшей травой обочине. Где «там», он и сам толком не знал. В месте, которое майор Немоляев называл «сучьим объектом», прапорщик за десять лет службы бывал лишь однажды, год с небольшим назад. Подвозил туда продовольствие — что-то у них там стряслось со штатной полуторкой. Впрочем, на объект как таковой Литовченко не пустили — съестное разгрузили снаружи, у распашных ворот, врезанных в забор из стальных щитов в два с половиной человеческих роста. Литовченко сдал продовольствие под расписку очкастому задохлику в штатском и под доносящийся из-за забора заливистый собачий брех отбыл. Что происходит за оградой, и кто там, помимо псов, обитает, прапорщик понятия не имел. Походило на то, что майор Немоляев не имел также, хотя в подпитии, бывало, плёл про «сучий объект» разные небылицы, сводившиеся в основном к скабрезностям насчёт противоестественных отношений между собачьим и человеческим персоналом.

«Делать людям нечего, — сердито думал Литовченко, с остервенением отмахиваясь от комаров. — На связь, видите ли, они не выходят, большое дело. Перепились, небось, а тут тащись к ним за сотню вёрст».

— Товарищ прапорщик!

Литовченко на ходу обернулся. Запыхавшийся Хакимов, закинув за спину «АКМ», трусил следом.

— Чего тебе?

— Сосна эта, — Хакимов приблизился, перевёл дух. — Она не сама упала, товарищ прапорщик. Я там посмотрел — её, похоже, топором рубили.

Литовченко сморгнул, ему враз стало не по себе. Ладонь непроизвольно опустилась на кобуру с «ПЯ», который в армии называли «грачом».

— Уверен? — переспросил он.

— Так точно.

С четверть минуты Литовченко молчал, думал — обстоятельно и неторопливо, как и подобает видавшему виды прапору. Допустим, рация на объекте замолчала не потому, что персонал отмечал чей-нибудь день рождения, и не оттого, что накрылся какой-нибудь диод или резистор. Также предположим, что дерево срубили не забавы ради, а с целью задержать направляющуюся на объект технику. Тогда получается…

Литовченко утёр тыльной стороной ладони внезапно вспотевший лоб и додумал мысль до конца. Тогда получается, что объект атакован, а персонал выведен из строя. К примеру сказать, диверсантами.

«Чушь! — со злостью подумал прапорщик. — Какие тут диверсанты, в мирное время, посреди сибирской глуши, в трехстах километрах от Томска и в доброй полусотне от ближайшего жилья».

— Может, зэки? — подал голос Хакимов. — Беглые.

— Что? — Литовченко пренебрежительно хмыкнул и взял себя в руки. — Зэки-шмэки, — буркнул он. — Их бы псы почуяли за версту. Пошли давай.

Он сплюнул, повернулся к бойцу спиной и решительно зашагал дальше. Старею, с неудовольствием думал прапорщик. В Чечне были настоящие диверсанты, он и то не шибко боялся, а тут… Дерево, видите ли, срубили как раз, когда забарахлила связь — тоже мне повод нервничать. В жизни и не такие ещё совпадения бывают, а в армии особенно.

Литовченко ускорил шаг. Солнце уселось на лиственничные верхушки уже основательно, комарьё несколько присмирело, стук дятла затерялся за спиной, сменившись нестройной птичьей разноголосицей. Прапорщик скосил глаза на ходу — боец топал в пяти шагах сзади, жевал травинку и, видимо, тоже больше не нервничал.

— Километра полтора ещё, — бросил Литовченко. — Скоро при…

Он осёкся и, едва не споткнувшись, застыл на месте. В двадцати шагах спереди, распластавшись поперёк просеки, в запекшейся кровавой луже лежал дохлый пёс с распоротым брюхом и вывалившимися наружу внутренностями.

* * *

Байдарка плавно приближалась к перекату, обычному, каких прошли уже не один десяток. Ссутулившись на сиденье рулевого, Надя задумчиво изучала коротко стриженый затылок Артёма. На байдарочный поход её уговорил он, видимо, решив, что на природе Надя станет уступчивей. Напрасно — спать пускай и с фигуристым, атлетически сложенным, но грубоватым и неотёсанным Артёмом Надя не собиралась. Так же, как с сопящим на корме угрюмым крепышом Игорем. И вообще, бицепсы и кулачищи совсем не то, ради чего она ляжет с парнем в постель. Вот с Лёшкой с параллельного курса… с ним она бы не прочь. Она и на уговоры-то согласилась, когда узнала, что идёт Лёшка. Тот, однако, надиного интереса не замечал или делал вид, что не замечает, а в головную байдарку посадил на рули рыжую Ирку.

Походом по верховьям реки с нелепым названием Кеть Надя была сыта по горло. А в изобилии водящиеся по берегам этой Кети комары наверняка были сыты Надей. Тоже по горло, мысленно усмехнулась она. Слава гребле, послезавтра поход закончится, и можно будет забыть про пересоленные и недосоленные каши из чумазого котелка, про невкусный чай, про навязчивые ухаживания Артёма и про туалет на природе, когда приседаешь и думаешь, как бы успеть, прежде чем в задницу ужалит какая-нибудь змея.

— Эй! — окликнул с носа Артём.

Надя встрепенулась. Байдарка подходила к перекату.

— Табань, ёпст, — скомандовал Артём. — Лево руля!

Игорь на корме стал табанить, байдарка замедлила ход. Наде осталось лишь положить руль влево. За трое суток похода она проделывала это множество раз. Но сейчас, сама не зная отчего, потянула вдруг на себя правый штуртрос.

— Куда? — заорал с носовой банки Артём. — Ты что, ёпст, творишь?!

Надя охнула и перехватил штуртрос, но было уже поздно. Байдарка вошла в перекат бортом, на секунду замерла и ринулась вниз, прямо на стерегущий за перекатом острый жандарм.

От страха Надя вскрикнула. Байдарка с ходу вмазалась в жандарм правым шпангоутом. С треском лопнули алюминиевые стрингеры, а секунду спустя хрястнуло под ногами, и в разорванный каркас ворвалась река.

— За борт! — рявкнул Артём.

Надя и опомниться не успела, как оказалась по пояс в ледяной, сбивающей с ног воде. Байдарка стремительно погружалась, с носа сорвался и унёсся вниз по течению рюкзак с провизией. За ним другой — со спальными мешками и тёплой одеждой.

— К берегу тащи! — кричал вцепившийся в корму затонувшей байдарки Артём. — Быстрей, ёпст!

Как они втроём умудрились вытащить утопленницу из реки, Надя помнила плохо. Как карабкались на прибрежные валуны — тоже. Пришла в себя она, лишь когда Артём поднёс ей к губам флягу с водкой и заставил глотнуть. Надя закашлялась, тяжело опустилась на каменную россыпь и обхватила себя непослушными, ходуном ходящими руками.

— Кильсон накрылся, — буркнул Артём. — Байдарке временный пэце. И жратва уплыла.

— У ребят осталась, — прохрипел пританцовывающий в попытках избавиться от воды в ухе Игорь.

— Точно, — согласился Артём. — Только…

Он оборвал фразу, выпрямился и уставился на речную излучину в паре сотен метров ниже по течению. Головной байдарки видно не было.

— Лёха! — приложив ладони рупором ко рту, во всю глотку закричал Артём. — Ирка! Вадим!

Ответило только эхо.

— Тьфу ёпст-переёпст, — выругался Артём. — Ладно, далеко не уплывут, рано или поздно сообразят.

Он присел, развязал уцелевший рюкзак со снаряжением и выудил со дна герметичный полиэтиленовый пакет с бензиновой зажигалкой внутри.

— Заголяемся, — велел Артём и первым стал стягивать с себя мокрую, липнущую к груди фуфайку. — Заночуем у костра, ребят утром догоним по берегу. Шуруй, ёпст, за хворостом, — бросил он Игорю, — пара часов до темноты у нас есть.

* * *

В трёх шагах от мёртвого пса Литовченко опустился на корточки, вгляделся в рану, раскроившую собаку от глотки до паха. Обернулся через плечо — Хакимов, уцепившись за ствол лиственницы, блевал в можжевельниковые кусты. Прапорщик выругался вслух — дело явно принимало дурной оборот, не хватало только напарника, празднующего слабака при виде дохлятины.

— Отставить! — бухнул Литовченко. — Смирно!

Хакимов шагнул в сторону, утёр рот рукавом гимнастёрки, затем с натугой выпрямился и застыл, глядя на прапорщика ошалелыми от испуга глазами.

— Вольно, — Литовченко поднялся. — Значит, так — вернёшься к машине. Радируешь в часть, докладываешь обстановку и ждёшь меня. Задача ясна?

— А в-вы, товарищ п-прапорщик? — запинаясь, выдавил из себя Хакимов.

Литовченко помедлил с ответом. В часть доложить по-любому необходимо, надёжнее всего вернуться к УАЗу вдвоём, там и ждать подкрепления. Однако «надёжнее» и «правильнее» — суть вещи разные. Кто знает, что случилось на объекте и не нуждается ли персонал в помощи.

— Задача ясна? — повторил прапорщик.

— Т-так точно, ясна.

— Выполняй!

Литовченко проводил взглядом удаляющуюся рысцой фигуру Хакимова, по обочине обошёл собачий труп и на секунду остановился. Решительно расстегнул кобуру, выдернул из неё «грач», рифлёная рукоятка привычно легла в ладонь. Пристально вглядываясь в застывший вдоль дороги лес, Литовченко неспешно, с опаской двинулся дальше. Так он прошагал минут пять и начал уже успокаиваться, когда сзади, оттуда, куда ушёл Хакимов, донёсся и враз смолк крик, истошный, пронзительный.

Прапорщик на мгновение остолбенел, языки страха лизнули сердце. Он знал наверняка, что этот оборвавшийся крик — предсмертный, ему доводилось слышать такие в рукопашных под Грозным и Гудермесом. В следующий миг страх отступил, сменившись злой тугой решительностью, той, что приходит к бывалому солдату перед боем. Намертво зажав в ладони рукоятку «грача», Литовченко бросился по просеке назад.

Хакимов лежал, скорчившись, мёртвыми пальцами вцепившись в ремень от «АКМ», из которого так и не успел выстрелить. Голова бойца была свёрнута на сторону, из разорванного горла всё ещё текла кровь. Пару мгновений прапорщик, стиснув зубы, смотрел на покойника, затем метнулся к нему, перекинул «грач» в левую руку, правой подхватил автомат и замер, всматриваясь в окружающий просеку лес и вслушиваясь в доносящиеся из него звуки.

С полминуты Литовченко простоял недвижно, затем сунул пистолет в кобуру, взял «АКМ» наизготовку и тяжело побежал дальше, к УАЗу. Тот был там, где они его оставили — за перегородившим просеку сосновым стволом. Только вот лобового стекла у него больше не было, осколки переливались на капоте в лучах наполовину скрывшегося за лесом солнца.

Литовченко приблизился, растерянно осмотрел развороченную торпеду и то, что осталось от встроенной в неё рации. Ноги у прапорщика стали внезапно ватными, и страх, который он недавно в себе подавил, пришёл вновь, захлестнул его, заполонил, мешая думать, мешая решить, как быть дальше.

Движение за спиной Литовченко уловил шестым, если не седьмым чувством. Он не успел понять, что это за движение — понял и среагировал намертво вбитый в него навык — рефлекс солдата. Прапорщик рванулся влево и в развороте вскинул «АКМ» навстречу бесшумно несущемуся к нему стремительному существу.

* * *

Надя проснулась посреди ночи, вскинулась с постеленной на сырой мох фуфайки. Артём размеренно похрапывал, завернувшись в брезент. Костёр догорал, дежурящий возле него Игорь, ссутулившись на байдарочном каркасе, клевал носом.

Наде внезапно и неведомо отчего стало страшно. Что-то встревожило её, вырвало из сна и словно зависло неподалёку. Звук, поняла Надя секунду спустя. Протяжный, по душе резанувший звук, от него она и проснулась.

— Игорь, — шёпотом позвала Надя.

— Чего? — пробормотал тот. — Спи давай.

— Ты ничего не слышал?

Игорь поднял голову, протёр глаза.

— Ничего. Я тут слегка задремал, — признался он. — А в чём дело?

— Понимаешь, — Надя зябко поёжилась, — я слышала что-то. Заунывное что-то, протяжное, словно вой. Во сне слышала.

Игорь хмыкнул.

— И что с того? Вернёмся в Томск, купим тебе сонник.

— Я не во сне слышала. То есть во сне, конечно, но…

Игорь потянулся, шумно зевнул.

— Тебя не поймёшь, — сказал он. — То во сне, то не во сне. Знаешь что, ложись спать. Завтра будет трудный день. Кто знает, где эти черти причалили и сколько нам до них пилить.

— Ладно, — от исходящей от Игоря уверенности тревога у Нади прошла. Она улеглась на фуфайку, подложив под голову руку, и в этот момент звук повторился. Гулкий, зловещий, грозный. Надя ахнула, вскочила на ноги. В трёх шагах растерянно озирался по сторонам Игорь, лишь Артём по-прежнему безмятежно похрапывал.

— Волки, — растерянно прошептал Игорь. — Это, наверное, волчий вой.

Надя почувствовала, что близка к истерике.

— И ты так спокойно об этом говоришь? — едва сдерживаясь, бросила она.

— А что мне — чечётку сплясать? — зло ответил Игорь. — Ну, волки, большое дело, — уже миролюбиво продолжил он. — Летом они сытые. Да и потом, у нас топор есть. Если что, отобьёмся. Ложись спать.

— Нет уж, — выдохнула Надя и в следующий миг разревелась. — Вам только бы спать, — сквозь слёзы бормотала она. — Какой тут сон, я больше глаз не сомкну.

Вой раздался вновь, ещё более грозный и пронзительный, чем предыдущий. На этот раз Надя, не удержавшись, взвизгнула от страха.

— Что за ёпст? — оторопело спросил пробудившийся, наконец, Артём.

— Не знаешь что?! — набросилась на него Надя. — Так спроси своего друга, он тебе расскажет. Так, надо уходить отсюда, убираться, что расселись?

— Волки, — объяснил Игорь и вновь зевнул. — Воют где-то на луну. Я как услышал, тоже поначалу испугался.

Артём неспешно сел, затем поднялся. Притянул Надю, обнял, она уткнулась лицом ему в грудь и заревела навзрыд.

— Ничего, — говорил, прижимая Надю к себе и поглаживая её по коротким каштановым волосам, Артём. — Ничего, ёпст, не бойся. Волки это не страшно. Нечего нам их бояться, пускай лучше они нас.

Надя всхлипнула, подняла на Артёма заплаканные глаза. Всё-таки он молодец, подумала она. Спокойный, выдержанный, а что грубый и недалёкий, так кто не без изъяна.

— Хорошо, — сквозь слёзы улыбнулась она.

— Ну вот и лады, — заключил Артём. — Ложитесь спать, ёпст. Моя очередь дежурить.

* * *

Автоматная очередь разорвала степенное лесное спокойствие. На расстоянии в пять шагов она перечеркнула атакующего, отбросила его и опрокинула наземь.

Медленно, очень медленно Литовченко двинулся вперёд. Вгляделся, усилием воли подавил страх. Застреленный походил на человека, но человеком явно не был. Узловатые, поросшие густой шерстью руки, а скорее лапы, конвульсивно дёргались, взрывая землю бурыми кривыми когтями. Нижние конечности в брезентовых, выпачканных грязью штанах были неподвижны, чудовищного размера ступни походили на уродливые, распяленные резиновые перчатки. Литовченко бросил взгляд на лицо умирающего, и его едва не вывернуло, как недавно Хакимова. Костистое, оскалившееся, с запавшими желтоватыми глазами и покатым лбом, это лицо больше походило на морду. На волчью морду, понял прапорщик, а путаные свалявшиеся пегие волосы — на шерсть.

Литовченко осторожно приблизился. В двух шагах от застреленного урода лежал отлетевший в сторону кухонный нож с треснувшей рукоятью. Прапорщик нагнулся, двумя пальцами брезгливо его подобрал, осмотрел лезвие и зашвырнул нож в лес.

Желтоватые глаза закатились, когти перестали скрести землю, похожий на волка человек дёрнулся в последний раз и застыл.

— Сволочь, — сказал вслух Литовченко. — Гнида такая, гадина…

Он перевёл дух, оглянулся по сторонам. Солнце уже едва выглядывало из-за лесной изгороди. С минуту прапорщик обдумывал положение. Если поблизости бродит ещё парочка таких тварей, то ночи в лесу ему не пережить. Оставался единственный путь — к объекту, и предстояло спешить, чтобы достигнуть его до темноты.

Держа автомат наготове, Литовченко зашагал по просеке. Стараясь не смотреть, обогнул тело Хакимова, ускорился, затем побежал. К зарезанному псу он приблизился, когда начало уже темнеть. Перескочил через него и побежал дальше. Настежь распахнутых ворот прапорщик достиг, когда вечерние сумерки уже сгустились.

Литовченко остановился и медленно, опасливо двинулся к объекту. Поравнялся с воротами, прижавшись спиной к распахнутой створке, приставными шагами добрался до проёма и заглянул вовнутрь. Метрах в десяти от ворот скрючилось на бетонной плите обезглавленное женское тело, за ним мужское, с головой, но без нижних конечностей. Между ними распростёрлась, вытянув лапы, собачья туша.

Литовченко окинул взглядом зажатое стальным забором пространство метров в полтораста в диаметре. Крытую бетонными плитами площадку. Пустой решётчатый собачий вольер. Двухэтажное кирпичное строение по левую от него руку, по виду — жилой дом. Гараж поодаль, застывший рядом с ним грузовик. Приземистое прямоугольное здание, судя по всему — генераторную. И примыкающий к ней справа массивный куб с плексигласовыми стенами. Свет ни в одном окне не горел, в стремительно сгущающихся сумерках тела убитых походили на небрежно разбросанные по бетону тюки с тряпьём.

Стиснув зубы, прапорщик отлепился от воротной створки и рванул внутрь. Отмахав с десяток прыжков, остановился, описал стволом автомата полукруг, замер, прислушиваясь и вглядываясь в почти уже полную темноту. Ничего не услышал, не разглядел и бросился к генераторной. Дверь её оказалась распахнутой, распределительный щиток развороченным, разорванные провода лезли из щитка, будто расплетающийся клубок змей. Минут пять Литовченко постоял недвижно, давая глазам привыкнуть к темноте. Затем, когда из-за облаков пробилась полная луна, двинулся к кирпичной двухэтажке. В отличие от генераторной, входная дверь в неё была заперта. Прапорщик шагнул на крыльцо, собираясь отжать дверную ручку, и в этот момент, как тогда, в лесу, уловил за спиной движение. Скользнув вдоль стены, Литовченко замер.

Он никогда не был трусом, да и не пристала трусость человеку, не раз раскланивавшемуся с костлявой. Но сейчас он почувствовал, как ужас, животный бесконтрольный ужас, народившись в нём, раскатывается по внутренностям, сдавливает желудок, колотит в сердце и спазмом корёжит гортань. Раскачиваясь из стороны в сторону и мотая страшной косматой башкой, в мертвенном лунном свете косолапило по бетонным плитам исполинское уродливое чудовище. У Литовченко подломились колени, он сполз спиной по кирпичной стене, завороженно глядя, как чудовище приближается. А потом оно вдруг застыло, задрало башку и разразилось хриплым, отрывистым рёвом. Опустилось на четвереньки и взревело вновь, а затем оторвало от земли обезглавленный женский труп и впилось в него зубами.

* * *

Собрались и двинулись по лесу вдоль берега, едва рассвело.

— Кильсон починить дело плёвое, — рассуждал на ходу Артём. — Хорошо, что мешок с инструментами у ребят в байдарке. Если б мы его утопили, шлёпали бы пёхом до самого Белого Яра.

Наде было не по себе. Ночной вой до сих пор не ушёл, словно застрял в ушах. К тому же одолевал насморк — результат вчерашнего купания, и зудели по всему телу расчёсы от комариных укусов. Надя достала карманное зеркальце, посмотрелась на ходу. Вместо миловидной кареглазой девочки с нежной кожей и ямочками на щеках на неё глянула из зеркальца страшенная неухоженная лахудра в прыщах.

— Ничего, ты мне и такая нравишься, — гоготнул, обернувшись на ходу, Артём.

— Спасибо, — язвительно ответила Надя. — У тебя явно что-то не то со вкусом, раз тебе нравятся такие уродины.

— Да разве, ёпст, в красоте дело, — загорячился Артём. — С лица воду не пить. Вот у нас в деревне…

Он принялся излагать, как деревенские парни подходят к деликатной проблеме выбора подходящей девки. Надя не слушала. Может быть, он и вправду не просто кобелирует, а влюбился в меня по-настоящему, думала она. В общем-то неплохой парень, ну, деревенский, конечно, грубоватый, недалёкий, ну и ладно, не всем же быть интеллектуалами. Ну да, с ним не так интересно, как, например, было с Аликом или могло бы быть с Лёшкой. Но, возможно, и не так тоскливо, как она полагала. Артём, конечно, не семи пядей во лбу, но в институт с первого раза поступил, после сельской-то школы. Учится вон, зубрит. Не пьёт, занимается спортом, в походы ходит. К тому же не робкий и не трусливый, пускай, сказал, волки нас боятся. Надёжный. Такой не бросит, походя, из-за смазливой бабы, как Алик. И если случится что, не сбежит.

— Вот они! — прервал Надины раздумья взобравшийся на невысокий пригорок Игорь. — Лёшка, Вадим! — заорал он. — Принимайте гостей!

Ответа почему-то не было. Надя догнала Игоря, встала с ним рядом и вгляделась в поляну на береговой излучине в паре десятков метров от места, где они стояли. На поляне была разбита палатка. Вытащенная из воды байдарка загорала днищем вверх сотней метров дальше, притулившись к могучему камню в паре шагов от береговой кромки.

— Дрыхнут, что ли, — неуверенно пробормотал Игорь. — Или за грибами пошли…

— А ну-ка, — бодро проговорил взобравшийся на пригорок Артём. Он встал рядом с Игорем, приложил руку козырьком ко лбу. — Точно дрыхнут. Вот мы сейчас…

Он осёкся. Полог палатки внезапно распахнуло порывом ветра, и внутри…

— Что это? — ахнула Надя. — Боже, что это?!

Внутри было то, что осталось от Ирки. Роскошные рыжие волосы стали красными и едва скрывали то, что ещё вчера было шикарной Иркиной грудью, а сегодня стало похоже на замешанное на крови тесто. Отсечённая от туловища Лёшкина голова умостилась у самого входа и, казалось, любовалась бесстыдной Иркиной наготой.

— Ёпст… — ахнул Артём.

Он сорвал с плеч рюкзак, отбросил его в сторону и размашисто побежал по пологому склону вниз. Рванул полог палатки на себя, отшатнулся, попятился на заплетающихся ногах.

— Сюда, быстро! — заорал Артём. — Он бросился к байдарке, рывком перевернул её и столкнул в воду. — Быстрей, — отчаянно замахал он рукой, — уходить надо! Быстрей же, ёпст! Надя, не смотри туда…

Смотреть Надя не собиралась — того, что она успела разглядеть, было достаточно. Она согнулась, приступ рвоты едва не вывернул её наизнанку. Ноги подкосились, Надя рухнула лицом вниз в траву и заколотила по земле кулаками.

* * *

Литовченко сам не знал, как ему удалось взять себя в руки. В двадцати шагах утробно чавкало, пожирая человеческую плоть, отвратительное чудовище. Оно походило на медведя, но ещё больше — на вырядившегося медведем человека, гиганта за два метра ростом.

«АКМ» забился у прапорщика в руках. Очередь растерзала чудовищу грудь, швырнула его на землю, но миг спустя исполин взревел, вздыбился в полный рост и, раскачиваясь, двинулся к прапорщику.

Литовченко вскочил, рванул спусковой крючок, но «АКМ» отозвался лишь одиночным выстрелом — рожок опустел. Чудовище с распоротой пулями окровавленной грудью было в пяти шагах, прапорщика обдало волной зловонного смрада. Литовченко отбросил автомат, выдернул из кобуры «грач» и одну за другой всадил четыре пули в оскаленную косматую морду. Уронил руку и стал бездумно смотреть, как чудовище издыхает в корчах. Очнулся прапорщик, лишь когда конвульсии затихли. Трясущейся рукой с третьего раза попал стволом «грача» в кобуру. И в этот момент его окликнули.

Литовченко шарахнулся, задрал голову. Из окна второго этажа прапорщику судорожно махал руками тот самый очкастый задохлик, который год назад под расписку принимал у него продовольствие.

* * *

Надя с трудом поднялась, её шатало от слабости и дурноты. Игорь подхватил под руку, помог сделать пару первых, неверных шагов. В сотне метров ниже по течению Артём суетливо забрасывал в байдарку пожитки.

— Ничего, — невнятно бормотал Игорь. — Обойдётся, всё обойдётся. Вот сейчас…

Он оборвал фразу, выпустил Надину руку и резко развернулся влево. Надя по инерции шагнула вперёд, обернулась через плечо и заорала от ужаса. По склону пригорка наперерез им крался, пригнувшись, страшенный долговязый урод с выпяченной челюстью, путаной пегой шевелюрой и топором в руке.

— Беги! — Игорь оттолкнул Надю и, приняв боксёрскую стойку, застыл.

Надя в отчаянии рванулась прочь, споткнулась, покатилась по склону. Грянулась о камень у подножия, хотела закричать, но лишь заскулила от боли. Перед глазами расплылась мутная пелена, сквозь неё где-то вдалеке маячил Артём. Надя метнулась к нему, но рухнула, подкошенная взорвавшимся в правом колене сгустком боли, ткнулась лицом в траву.

— Артём, — взмолилась Надя, извиваясь и пытаясь ползти. — Артё-ё-ё-м…

Сзади пронзительно и страшно закричал Игорь, а потом крик оборвался, и Надя знала, понимала уже, что это означает.

— Артём, — прошептала она, из последних сил отжимаясь на локтях.

На берегу было пусто. Лихорадочно работая веслом, Артём выгребал на стремнину. На Надю он даже не оглянулся. Отчаянным усилием она перевернулась на спину. В десяти шагах выше по склону оскалившийся долговязый урод, словно мясник на бойне, рубил топором то, что осталось от Игоря. Ужас налетел, нахлынул, поглотил Надю и вышиб из неё сознание.

* * *

Литовченко уселся на подоконник, выудил из кармана фонарик и направил луч очкастому в лицо.

— Вы не уйдёте, нет? — подобострастно заглядывая в глаза, частил тот. — Не бросите меня? Все убиты, все, я один спасся. Вы не сбежите отсюда?

Литовченко не ответил. Он вогнал в «грач» запасную обойму, устроился поудобнее и стал ждать, когда прекратится истерика.

— Все умерли: профессор Петров… Майор Олейник… Лидия Андреевна, завхоз… Боже, какое несчастье, я до сих пор не верю. Профессора они растерзали, представляете? На куски порвали. И собак. Вы не бросите меня? Вы…

— Тебя как зовут? — прервал Литовченко.

— Что? Георгий Владимирович. Можно просто Георгий.

Прапорщик спрыгнул с подоконника, в два шага покрыл разделяющее его с очкариком расстояние и ухватил того за грудки.

— Значит, так, Гоша, — сказал он, — или ты мне сейчас расскажешь, что здесь произошло, внятно и без вранья. Или я тебя шлёпну.

У очкастого Гоши клацнула челюсть.

— Зачем вы так? — пролепетал он. — Я учёный, биолог. Я кандидат наук!

— Ты — кандидат в покойники, — жёстко бросил Литовченко. — Итак — что здесь произошло, откуда взялись эти звери, сколько их, и где они могут прятаться?

— Это не звери. Я не могу, понимаете, не могу рассказать. Это секрет. Государственная тайна. Пожалуйста, уберите руки! Отпустите меня!

Литовченко отступил на шаг и с размаху влепил кандидату наук пощёчину. Тот охнул, отшатнулся к стене, схватился за щеку.

— Слушаю тебя, — нарочито спокойным голосом сказал прапорщик.

Пару минут очкастый молчал и только лишь шмыгал носом да тонко всхлипывал. Литовченко не торопил, ждал. Страх и ярость в нём улеглись, осталась лишь холодная, злая решимость разобраться и отомстить. Он плохо понимал, кому.

— Хорошо, — едва слышно прошептал, наконец, очкастый. — Я расскажу. Только… Скажите, вы здесь один? Помощи ждать неоткуда?

Литовченко задумчиво поскрёб отросшую за сутки щетину. В части наверняка уже забили тревогу. Вряд ли, однако, стоит рассчитывать, что подкрепление вышлют на ночь глядя. Майор Немоляев, скорее всего, будет ждать до утра и тогда уж…

— Будет тебе помощь, — буркнул Литовченко. — Если доживёшь. Итак?

— Ладно. Вы слыхали или читали что-нибудь о германских вервольфах?

— О чём, о чём? — изумился прапорщик.

— У нас их называют оборотнями. Одно время много говорили, что немцы во Второй Мировой использовали спецотряды, состоящие из оборотней. Для борьбы с партизанами, например.

Литовченко подобрался, шагнул к очкарику.

— Ты что же, Гоша, — сказал он проникновенно, — байки мне травить будешь?

— Постойте! Это не байки. Вернее — да, байки — оборотней не существует. Зато существуют териантропы. Не перебивайте меня, пожалуйста. Понимаете, люди, мнящие себя зверями, их называют териантропами или терианами. Таких много, тысячи, даже десятки тысяч. Есть даже сообщества териан, клубы, сетевые сайты. Вы, может быть, слыхали?

— Нет, не слыхал, — отрезал прапорщик. — Меня не интересуют психи.

— Да-да, вы правы, множество териан попросту шизофреники. Но не все, далеко не все. Большинство их них — обычные люди. Нет, конечно, не совсем обычные, но люди, сумевшие сжиться с такой вот своей особенностью. Подавить в себе звериное или, скажем так, управлять им. Есть, однако, и ещё одна категория, малочисленная. Они… — Гоша замялся.

— Ну, — подбодрил Литовченко, — договаривай уже.

— Видите ли, таких единицы. Это люди, которые и в самом деле довольно близки к животным. И физически, и, так сказать, ментально. У которых человеческий разум сочетается со звериными инстинктами и повадками. Из таких немцы и формировали в своё время отряды лесных карателей. Представьте себе, например, наделённого разумом волка. Или стаю волков.

Литовченко крякнул.

— Понятно, — буркнул он. — Значит, вы их здесь держали, этих уродов?

— Они не уроды. Это просто очень, очень опасные люди. В основном приговорённые к пожизненному сроку преступники, изъятые из тюрем и зон. Мы изучали их поведение, особенности, привычки, их военный потенциал, если угодно.

— Потенциал, значит, — повторил прапорщик. — Ну-ну. И какой же у этих животных потенциал?

— Очень высокий, поверьте. Но они не животные, — очкастый потупился. — Им вводили гормональные препараты, экстракты, полученные из звериных эндокринных желез, поэтому и внешность у них, так сказать, несколько изменилась. Профессор Петров выстроил из всего этого целую теорию. Понимаете, фактически мы вывели тут новую расу.

— Ах, вот оно как, — саркастически фыркнул прапорщик. — Новую, значит, расу. Недолюдей.

— Ну, не совсем. Людьми они всё же остались. Но очень сильными, жестокими, хитрыми. Это был во всех отношениях дерзкий проект, и засекреченный, конечно. Если бы не медведь…

— Это которого я шлёпнул? — уточнил Литовченко.

— Да. Знаете, териантропы, в основном, киноиды, отождествляющие себя с хищниками семейства псовых. Мнящих себя другими животными крайне мало, а пригодных для нашего проекта так и вовсе считаные единицы. Понимаете, для нас было большой удачей, когда выяснилось, что арестованный в Екатеринбурге маньяк и серийный убийца — на самом деле отождествляющий себя с медведем териантроп. Мы лишь не учли, что он и силён как медведь. Териан содержали в клетках, в подвале под лабораторией. Медведь клетку взломал. Расправился с персоналом, потом выпустил остальных.

Литовченко ошеломлённо потряс головой. Поверить было трудновато, но тому, что прапорщик видел собственными глазами, сказанное соответствовало. Литовченко потянулся, расправил плечи. Ужас и кровь вчерашнего дня отступили, сейчас он чувствовал лишь усталость и горечь оттого, что из-за чьей-то нерадивости или глупости погибли люди. За окном начинало уже светать, оставалось продержаться несколько часов до того, как подойдёт подкрепление.

— Сколько их было, этих остальных?

— Четверо. Вместе с медведем пятеро. Но одного волка застрелил майор Олейник. Медведя убили вы. Остаются ещё трое.

— Двое, — поправил прапорщик. — Одного я в лесу завалил. Что ж — просто прекрасно, замечательно, экспериментаторы вы хреновы. Значит, на свободе гуляют два человека-волка, так?

— Не совсем.

— Что значит «не совсем»?

— Волк только один. Второй — статья особая.

— Какая ещё особая?

— Понимаете, второй тоже териантроп. И сумасшедший, по вашим меркам, естественно. Но он, несмотря на брутальность, жестокость и прочее — другой, не такой, как остальные. Я и жив-то остался благодаря ему.

— Новое дело, — нахмурился Литовченко. — В каком смысле?

— В прямом. Он видел, где я прятался, но не стал меня выдавать. Знаете, я к нему всегда по-особому относился, подкармливал иногда, разговаривал с ним, спорил, он совсем не дурак. В прошлом убийца, конечно, но его жертвы — не мирные обыватели, а другие преступники — бандиты всякие, насильники, наркоманы. В общем, он отождествляет себя не с волком, а с охотником на волков. С псом. Можно сказать — с волкодавом.

* * *

Надя открыла глаза и удивилась, что ещё жива. Миг спустя удивление сменилось обречённостью — долговязый урод был в десяти шагах. И не один — рядом стоял, пригнувшись и оскалившись, ещё такой же.

Судорожно отталкиваясь от земли локтями, Надя рывками пыталась уползти прочь. Долговязый смерил её взглядом глубоко запавших глаз поганого гнойного цвета. Но почему-то не бросился на неё, а вновь обернулся ко второму. Они были похожи, эти двое, словно порождённые из единой мерзкой утробы, и вместе с тем чем-то они отличались друг от друга, чем-то неуловимым и разительным одновременно.

Надя закрыла глаза, чтобы не смотреть на тех, кто сейчас будет её убивать. Она не плакала, не кричала. Она смирилась — жизненные силы закончились, даже боль в сломанной ноге притупилась и стала не такой нестерпимой. А потом раздался вдруг рёв, страшный, гораздо страшнее, чем тот вой, что Надя слышала ночью. Она вскинулась и на этот раз заорала от ужаса. В десяти шагах от неё дрались два нелюдя. Нет, даже не дрались — грызлись. Сцепившись, раздирая друг друга когтями и впиваясь клыками в плоть.

Она не знала, сколько длилась грызня. Так же, как не знала, кто вышел из неё победителем и, подобрав отлетевший в сторону топор, размозжил им череп второму. «Из-за меня, — обречённо думала Надя, — эти двое убивали друг друга из-за меня. Выясняли, кому я достанусь».

— Гадина, — сказала она приближающемуся к ней существу. — Паскуда, нелюдь.

Нелюдь нагнулся, рывком оторвал Надю от земли и закинул на плечо.

— Не бойся, — хрипло сказал он. — Я не такой, как они. Я тебя не трону.

— Ты… — выдохнула Надя. — Ты кто?

— Я охотник. Я убиваю волков и спасаю людей.

— Ты псих, — выдохнула Надя и заколотила кулаком по спине этого «спасителя». — Псих! Псих! Убийца!

— Да, — существо усмехнулось окровавленной пастью. — Я псих и убийца. К сожалению. Но тебя я отсюда вытащу.

Надя всхлипнула.

— Не убьёшь? — тихо, едва слышно спросила она. — Ты меня не убьёшь? Поклянись, что нет.

«Псих и убийца» тяжело вздохнул.

— Клянусь, — прохрипел он. — Слово даю.

* * *

Уперев локоть в подоконник, Литовченко вёл стволом «грача» за ковыляющим по бетонным плитам уродом, несущим на плече миниатюрную девушку с короткими каштановыми волосами.

— Не стреляйте, умоляю, не стреляйте, — причитал за спиной Гоша. — Это он, волкодав.

Прапорщик левой рукой не глядя поймал Гошу за ворот, отшвырнул от себя.

— Не стреляйте, не надо, — продолжал мямлить тот.

Литовченко прицелился. Бить надо было наверняка и так, чтобы не задеть девушку. Навалившаяся усталость мешала взять точный прицел, туманила глаза, дрожью сбивала руку.

Внезапно девушка подняла голову. На мгновение их взгляды встретились. Прапорщика хлестануло по сердцу жалостью и болью.

— Сейчас, сейчас, девочка, — бормотал Литовченко. — Потерпи, милая. Только не бойся, сейчас всё сделаю, вот увидишь.

Он обхватил рукоятку обеими ладонями, волевым усилием унял дрожь.

— Не стреляйте! — закричала вдруг девушка.

От неожиданности прапорщик дёрнулся, а в следующе мгновение териантроп задрал башку и уставился на него.

— Не стреля-я-я-я-йте!

Териантроп рванулся, и Литовченко, улучив момент, всадил в него пулю. Волкодав пошатнулся, уронил девушку, затем упал на колени. Прапорщик хладнокровно выстрелил ему в голову, поднялся и, грузно ступая, пошёл на выход.

— Что ж вы наделали, — тоскливо бубнил очкастый биолог. — Зачем?

Литовченко обернулся с порога. Подавил в себе желание пристрелить заодно и этого.

— Я вот думаю, кто на вашем сучьем объекте самая большая сука, — презрительно сказал он. — Волк, волкодав или ты.

«Или я», — мысленно добавил он, спускаясь с лестницы.