- Ляка, расскажи мне страшную историю.
- Ты потом спать не будешь.
- Буду, вот увидишь.
- Ну ладно, слушай. В черной-черной комнате...

Мишаня взбрыкивает под одеялом:
- Сто раз уже!
- Да я не знаю больше.
- Ну я спать тогда не буду.
- Ладно, давай так. Я тебе сейчас сказку расскажу...
- Страшную?
- Нет, но хорошую. А потом, когда опять приедешь, тогда тебе будет страшная. Идет?
- Ты врешь опять.
- Да нет, честно.
- Ну, давай. Только длинную!

Мишаня заматывается в одеяло, складывает ладошки под щеку и закрывает глаза. «Жил-был поп, толоконный лоб...»

В понедельник утром провожаю своих дачных гостей и на радостях целуюсь с Боней.

Выходные на даче – это строительство вавилонской башни после смешения языков. Муж хочет есть. Нюня пытается помогать с огородом, но лучше бы не пыталась. Шестилетний племянник Мишаня хочет есть, помогать с огородом, играть на компьютере (Ляка, а где тут нажимать, если меня убили?) и беситься с Боней, который беситься не хочет, потому что растекся на солнце шоколадом. Я всех кормлю, прячу собаку в кладовке, курю с Нюней, показываю Мишане клавишу «эскейп», а газ, который я просила выключить полчаса назад, никто не выключил, и перцы для лечо превратились в сопли. Дачные пятницы я люблю, но в субботу и воскресенье смыслом моей жизни становится понедельник.

До среды я закатывала помидоры, варила сливовое варенье и писала статью - длинную, как повесть. В среду вдруг кончились банки. Пришлось звонить мужу, чтоб нашел и срочно привез стеклотару. После идиотского торга (где я их возьму – где хочешь – сама ищи – а помидорки маринованные жрать ты любишь) муж послал меня к едреней фене и пообещал привезти банки в четверг.

Вечером в среду не работалось. Я сидела перед компьютером и играла в Дэ-Икс Бол. На полу храпел Боня. За распахнутым окном мансарды сладко пели жабы. Когда навороченный потомок Арканоида опротивел, я открыла Word и набрала 18-м размером шрифта слово «СТРАШНО». Потом посидела, покачалась на стуле, выделила слово жирным курсивом и впала в анабиоз.

Было скучно. Спать не хотелось. Сказку, сказку... Ничего страшного на ум не приходило. Даже близко стоящий дом Ильиничны меня не пугал, вызывая единственное чувство: нормальную человеческую грусть. И моя попытка населить его привидениями провалилась.

Любовь Ильинична, моя соседка по даче, умерла совсем недавно. Она просто не появлялась с неделю или больше, а потом в наши ворота постучал седовласый мужчина, наверное, ее пожилой сын, и спросил, не знаем ли мы, кто хочет купить дачу. «Нет больше хозяйки», - сказал он. Рассказывая мужу о смерти Ильиничны, я, честное слово, плакала.

Тут вот какое дело. С другими дачными соседями я, оберегая свое летнее уединение, в близкий контакт не вступала, да и знакома с ними почти не была. С Ильиничной же мы, имея общий штакетник, то крепко дружили, то ссорились вдрызг – в основном, из-за двух моих кошек, которые сигали к ней через забор, какали в клубнике и обдирали актинидию. Кошки обожают актинидию, для них это что-то вроде коньяка с лимоном: обдерут, нажрутся и спят тут же. Ну что я могла с этим поделать! Однажды купила Ильиничне килограмм шоколадных конфет и подлизалась. А на следующий день Боня проделал на задворках участка лаз, забрался в бабкин огород и раскопал вкусно пахнущий компост с калифорнийскими червями.

В общем, Любовь Ильинична имела полное право нас отравить, однако лишь перекидывала кошачьи какашки со своей клубники на мою. Я видела. Кстати, вся моя клубника пришла ко мне через нее. Сливы прививать тоже она меня научила, и теперь у меня этих слив – как у дурака фантиков… Изредка она оставалась ночевать на даче и приходила ко мне в гости. И мы с ней пили чай у меня на балконе. Правда, иногда она меня сильно доставала: когда, например, пыталась доказывать, что Бога нет и быть не может и что молоко по 20 копеек лучше, чем по 16 рублей. И еще она считала, что мне, как журналистке центральной газеты, надо знать про то, что их ЖЭК вымогает у пенсионеров деньги. В дискуссии с Ильиничной я не ввязывалась. И никогда не думала о том, что на ее идеальном участке когда-нибудь появятся другие люди...

В лесу прокричал филин. «Темно и страшно в час ночной», - прошлась я по клавиатуре, прочитала и увидела, что это стихи.

Я посидела минут пять, прислушиваясь к ночным звукам. Сильно пахло соснами. Из-за леса выбиралась почти полная луна.

Все не такое, как обычно...

Жабы в ливневке ненадолго замолчали. Я сосредоточилась перед компьютером. У меня получилось увидеть с высоты вороньего гнезда темный дачный поселок в лесу и свой домик почти с краю. За моей спиной скрипнул рассыхающийся шкаф. Приятный, управляемый страх нежно обнял меня поперек живота.

И даже шкаф, такой привычный,

Теперь как двери в мир иной.

Я встала и набросила на плечи куртку: «сейчас стишок долабаю, а потом – сказочку Мишане…».

На спинке стула черный свитер

- срисовала я, подумала и добавила немного чернухи:

Как труп с поникшей головой.

Громко вскрикнула какая-то тоскливая птица, и по кронам деревьев пробежал одиночный порыв ветра.

А за окном унылый ветер

Зовет на кладбище с собой.

Свитер-ветер. Бред. А интересно, как сейчас на кладбище... жутко, поди! Я представила, как бреду между могилками, и шелест кладбищенских деревьев заставляет меня приседать и озираться на бликующие портреты...

Меня укусил комар, я дернулась, задела локтем настольную лампу, она с грохотом полетела на пол и, как водится, погасла. Если бы я была не я, а героиня триллера, то по сюжету погасшая лампа должна бы означать, что начинается главное, - подумала я. Хотя вот, например, Кинг такими дешевыми приемами не пользуется, а страшно до ужаса. Одно только «Кладбище домашних животных»… Не к ночи помянуто.

Комнату освещали монитор и уличный фонарь над крыльцом. Я подняла светильник с пола, поставила на стол и включила. Лампа зажглась, но горела тускло. Луна поднялась выше и залила молоком половину неба, а листья лимонника на балконе почернели.

В дорожке лунной чья-то тень

- клавиатуру надо сменить - клацает на весь дом -

Внезапно дрогнув, изменилась...

Было слышно, как внизу о фонарь бьются ослепленные бабочки. Я обернулась на Боню: он спал. Поджав ноги, я вздохнула и закончила строфу:

И с тихим скрипом отворилась

Надежно запертая дверь.

На крыльце как будто бы послышались шаги. «Хоть бы приехал кто-нибудь», - сказала я почему-то шепотом и поглядела в правый нижний угол монитора: без двадцати полночь. В такое время уже никто не приедет.

Боня поднял голову, прислушался и рыкнул.

Шаги на крыльце раздавались уже вполне отчетливо. Кто-то медленно поднимался по ступенькам.

Меня сдуло с места. На балкон я прошмыгнула на корячках и спряталась за лимонником, соображая, как бы так незаметно выглянуть...

- Лара, - негромко позвал меня снизу знакомый голос.

На ступенях крыльца, освещенная фонарем, стояла Любовь Ильинична.

Ее погребальные одежды и белый покров на голове в свете фонаря выглядели почти празднично. Меня затошнило: «Сейчас я упаду в обморок, и все..».

- Я секатор принесла, - сказала она, не поднимая головы.

«Это капец», - пронеслось в мозгу.

- Секатор? – тупо переспросил кто-то рядом со мной. «Это я говорю, - сообразила я, - я еще не в обмороке…».

- Я же у тебя брала секатор, – сказала мертвая.

Я знала точно, что сердце мое лопнет и кровь хлынет у меня из горла, если она поднимет голову. Но Любовь Ильинична глядела в крыльцо. «Не может смотреть на свет», - поняла я.

В горле стучали молотки. Я хотела крикнуть ей, что ее похоронили, но почувствовала, что она только того и ждет, чтобы сделать – неизвестно, что именно - но что-то окончательно кошмарное. Может быть, засмеяться

- Положите на ступеньки, я утром возьму, - опять услышала я себя и поразилась: какая я хитрая. Хрена лысого ты меня из дома выманишь.

- Ладно, - вдруг легко согласилась старуха.

Потом помолчала и добавила:

- Я смотрю, не спишь еще. Думала, посидим тут у тебя немного, да я пойду.

- Куда?

- К себе, - значительно сказала Ильинична.

Вообще удивительно, как я все это выдержала. В обморок так и не упала. Как-то раз крышку гроба у подъезда увидела и – брык! А тут поди ж ты. Стояла, среди ночи с мертвяком переговаривалась, зырила на него во все глаза… Призрак был по-будничному реален: вот Боня лежит на полу (почему он не воет?), вот комар меня укусил, вот компьютер в комнате светится, а вон мертвец стоит на крылечке.

- И... как же вы теперь? – спросила я, не вытерпев паузы.

- А что я? – удивилась гостья.

«Не знает!!!» - вдруг осенило меня, и сердце защемило от жалости к несчастной старой атеистке, которая даже не поняла, что умерла. Cбиваясь с «Отче наш» на «Царю Небесный», я начала наконец творить молитву. Приведение не исчезло и его не охватило пламя. Оказалось, что уходя, они попросту уходят. Ногами. Как, собственно, и приходят

- Ладно, я пошла, - мне или послышалось, или действительно в голосе бывшей соседки прозвучала обида. Белая фигура спустилась с крыльца и направилась к воротам. «Там закрыто!», - хотела крикнуть я, но лишь пискнула что-то невнятное. Она так и не обернулась.

Утро я встретила, сидя с ногами в кресле. Руки сжимали сигнальную ракету, неизвестно как к ним попавшую.

Надо сказать, с рассветом заметно отлегло. Под пение дневных птиц визит покойницы уже не казался... нет, даже не кошмаром, а просто не казался. Ничем. Я не могла восстановить его в деталях! Более того - и мне до сих пор не понятно, как такое возможно - моим оглушенным никотином мозгам почти удалось убедить себя, что весь ночной переполох они устроили себе сами, на какое-то время чокнувшись. На мои попытки дознаться, когда именно они сбрендили – до или после Любовь Ильиничны - мозги отвечали грубостью. «Ну ты и дура», - повторила я вслух резюме извилин, выключила настольную лампу, компьютер с дурацким стихотворением и пошла выпускать Боню дышать воздухом.

На веранде я захватила веник, чтобы заодно смести с крыльца дохлых бабочек, открыла дверь и увидела свой секатор с синими ручками. Подвывая от ужаса и омерзения, я смела его на совок и отнесла к уборной. Потом сходила за лопатой, вырыла позади дощатой будки яму, столкнула в нее инструмент и закопала. Тут мне пришла в голову мысль, что теперь я буду бояться ходить в туалет. О том, что я вообще не смогу больше жить на даче одна с собакой и двумя одичалыми кошками, я почему-то в тот момент не подумала. Присмиревшие мозги больше не рыпались. Я снова раскопала яму, поддела секатор и понесла его на лопате за ворота.

Страшную железку я зарыла на обочине подъездной грунтовки в десятке домов от своего собственного. Вернувшись, вымыла руки с «Фэйри», достала из укромного местечка бутылку водки, налила почти целый стакан и выпила теплую гадость. В башке что-то ухнуло. Я еще успела съесть помидор.

Ближе к вечеру меня разбудил муж. Сильно хотелось пить.

- Нажралась, что ли? – перевел он взгляд с моей помятой морды на стол, где стояли бутылка и стакан, - одна нажралась?!!

- На тебя бы посмотрела, - ответила я, кое-как отлепив язык от нёба.

Слушал он меня, как обычно: не перебивая, но скептически.

- Дожили, - подвел итог любимый.

И тут я хладнокровно выложила главный козырь:

- Утром я нашла секатор на крыльце.

Муж фыркнул:

- Он, поди, там уже неделю лежал.

- Слушай, я не дура какая-то! – заорала я. - Там еще вчера ничего не было. Я бабочек выметаю. Это она секатор принесла. С того света. Она.

- Ну и где?

- Закопала. На дороге. Далеко.

- Я ж говорю, спятила, - муж плеснул водки на дно стакана.

- Подожди хлестать, пойдем, я тебе покажу.

Он пожал плечами, но встал. Не знаю, почему он согласился. И что вообще можно было доказать зарытым в землю секатором? Но, так или иначе, я взяла лопату, и мы вышли за ворота. Копать он отказался наотрез: рыла я, а он стоял и смотрел. Когда показались синие ручки, он уже не ухмылялся. Понятия не имею, как все сложилось в его голове, но именно в тот момент он мне и поверил.

- Ладно, пошли отсюда, - сказал супруг сурово.

- Похоронить же надо, - возразила я. Он забрал лопату и быстро закидал яму вместе с секатором.

Дома мы молчали. Мужу я была ему благодарна за то, что он не выдвигал версий.

- Да, хорошенькие дела, - только и проговорил он. Я почувствовала что-то вроде гордости. Мы поднялись в мансарду и вышли на балкон покурить. Любовь Ильиничну мы увидели одновременно.

- Лара, – крикнула она со своего участка, - ваша кошка мне котят принесла! Прям в ящик с опилками. Здравствуйте, Александр.

- Здрасьте, - сказал муж.

Она подошла ближе к забору.

- А дачу Ольги Степановны уже продали, знаете? - соседка покачала головой и поправила белую косынку, – От инсульта, оказывается, она умерла.

- А вы? – спросила я хриплым басом.

- Да вот решила еще и сегодня остаться. Сестра ж моя ногу подвернула, ни в магазин, ни поесть приготовить сама, в городе с ней просидела, вот, соскучилась по даче, – говорила Ильинична, обрывая со смородины мучнистые листья.

- А сын искал покупателя? – еще пыталась цепляться я за факты. Умный муж давно все понял и тихо ржал, отступая в тень лимонника и тыча в меня пальцем.

- Чей? Кому?

- Ваш, - у меня все еще не срасталось, - Вам.

- У меня ж дочь, - удивилась Любовь Ильинична, - так вы котят своих когда заберете?

- Если ты кому-нибудь расскажешь, я тебя прикончу, -сказала я мужу, развернулась и ушла в комнату.

- Ну ты и ду-ура, – выговорил наконец он и крикнул мне в след: - Но я тебя все равно люблю!

- Я тебя тоже, - промолчала я.

...В пятницу опять строили вавилонскую башню. Когда настал золотой час укладывания Мишани, я попыталась ускользнуть, переложив обязанность сказочницы на Нюню – в конце концов, она мать. Не получилось.

- Ляка! Ну Ляка!!! – нудел Мишаня из спальни. И я пошла.

Племянник завернулся в одеяло, сложил ладошки под щеку и закрыл глаза. Я присела на край кровати и погладила его по голове.

- Рассказывай быстрее! – сказал он.

- Страшную?

- Страшную!

- Ты же спать потом не будешь.

- Буду!

- Честно?

- Честно!

- Ладно, слушай. В черной, черной комнате...

- Дура ты, Ляка.

Мои глаза метнули молнию, но она погасла незамеченной.

- И еще врунья, - добавил Мишаня, - врунья-грунья и дура.

- Ладно. Слушай, - сказала я, - Я расскажу тебе про Секатор.

- А что это такое?

- Ножницы такие специальные, ветки обрезать.

Нюня не разговаривала со мной до самой осени, хотя еще в августе Мишка почти перестал орать во сне.

(c) Лора Белоиван