Петухи горлопанили наперебой, возвещая о начале нового дня. Деревня Подъебурово Болото просыпалась. Просыпалась она в лице Ольги Леонидовны Шулеповой.
Скинув верблюжье одеяло, купленное неделю назад на распродаже в районном центре, Ольга Леонидовна слегка поднатужилась и смачно пукнула. Амбре моментально окутало избу, ударив по мозгам живности, населявшей данное пространство. Кот Афанасий фыркнул, вздыбился, и, спрыгнув с печки, рысцой покинул избу, чтобы предаться своему любимому занятию — игрой в салки с курами. Попугай Кеша выругался матом, закрыл глаза и напыжился, тем самым выказав свое презрение к вероломному акту метеоризма.
Оля, открыв правый глаз, почему то упорно не наблюдала рядом с собой своего благоверного — Юрия Петровича. Это не то чтобы ее сильно расстроило — Юра в последнее время частенько работал по ночам, — но все же. Мог и предупредить.
— Надо порядок навести. Совсем мы в говне погрязли. — Оля потянулась и опять пукнула. На этот раз гораздо серьезней. Кеша, противостоя мощному потоку несвежего воздуха, потерял пару перьев, и, отдышавшись, прохрипел:
—Дураблять, дураблять, дураблять…..
Хозяйка не обратила на тираду питомца никакого внимания и с трудом повернула свое тело в вертикальное положение.

По единственной улице в деревне неспешно шел немолодой коренастый мужчина. В руках у него были две хозяйственные сумки. Мужчина насвистывал какую-то мелодию, и, судя по всему, пребывал в благодушном настроении. Подойдя к дому номер 8, он повесил сумки на забор.
— Вот за что я люблю деревню — за атмосферу! Тихо, спокойно. Без суеты. Как мы с Оленькой столько лет в городе прожили, не понимаю...
Постояв в раздумьях пару минут, он снял сумки, вытер на пороге ботинки и зашел в дом.
Картина, представшая его взору, не могла не радовать. Оля в позе пьющего оленя мыла полы.
— Ебать!!! Это что у нас за праздник такой, милая?
Мужчина стоял на пороге и не мог поверить своим глазам: его жена, его Оленька, наконец-то решила убраться.
— Что-что? Заросли с тобой... И вообще, ты где, скотина такая, был? Я глаз не сомкнула всю ночь. Юр, ну что ты за человек, а?
— Оль, да ладно тебе. Разошлась. Давай вот лучше принимай трофеи.
С этими словами Юра поочередно достал из сумок две кровоточащие головы и аккуратно поставил их на стол.
— Пиздец, Оль. Нет больше нашей деревни. Михалыч и Григорьевна последние были.
— Нихуя себе! А у Михалыча один глаз стеклянный, я и не знала… — Ольга, взяв голову Михалыча в руки, внимательно рассматривая ее анатомические особенности.
— Да ты ебнулась, что ли?! — возмутился Юра.— Михалыч глаз на войне еще потерял. Героический был человек! Эту историю вся деревня знает. Хм… Ну, то есть знала.
Шулепов сел на лавку подле печи, достал папиросу, немного помял ее и закурил.
— Расскажи, Юр, про Михалыча, а? Мне жуть как интересно.
— Ладно. Расскажу, коли ты, темнота, о герое нихуя не знаешь. Слушай сюда.

Партизанил Михалыч в Брянских лесах. Нехуево, я тебе скажу, партизанил. Фрицам от Михалыча покоя не было. Под откос с десяток поездов отправил — как нехуй. Правда, говорят по ошибке и своих подрывал. Так это — война, все бывает.
Командир отряда, бородатый хохол Степан Деревянко, не мог, нарадовался на молодого бойца. Даже бабу ему свою подарил. «Забирай ее, — говорит, — один хуй у меня уже не стоит, стар я. А тебе в самый раз, чтоб в тонусе постоянном пребывать. Но за такое доверие, будь добр языка приведи. Да не какую хуету пьяную там, что вы постоянно приводите, а не меньше, как офицера. Чтоб тайну, какую-нибудь нам поведал. Военную. Глядишь, по ордену получим. А то, как пидарасы какие с войны придем — ни почету, ни славы».
Михалыч, естественно, собрался с мыслями — где ему немецкого офицера за вымя мертвой хваткой-то взять? Делать нехуй. Придется в глубокий тыл к врагу идти. Разработал операцию, и через пару дней на железнодорожной станции Лохматкино, заебенив кучу фашистов, Михалыч и его кореш Семеныч спиздили офицера, предварительно дав ему конкретной пезды. Так надежней. Чтоб не съебался. Хуй с ним, что тяжелый, зато не жрёт и не срёт. Как только тот очухивался, пускали этого гандона в ноговую. Шибко не били, а то тайну забудет еще.
Немцы тем временем погоню организовали с собаками. По пятам шли. Устали герои от погони и решили перекурить. Силы уже на исходе, а пиздовать еще с добра. Присели, закурили. Немец в ауте отдыхает. И тут из кустов выходит маленький медвежонок. Смешной такой. Михалыч улыбнулся. «Смотри, — говорит, — Семеныч, какой красавчик». Погладил его. Поигрался. Все бы ничего, только в десяти метрах за этим аттракционом мамаша медвежонка наблюдала. Не понравилось ей эта потеха. И решила она сожрать партизан и еще до кучи немецкого апездола. Встала, значит, на задние лапы и как заревет! Михалыч с Семеновичем, хоть и не из робкого десятка были, но вмиг из своих партизанских шаровар смастерили сортиры. Побросали к хуям автоматы и бежать. Немец, естественно, в анабиозе. Медведица подумала, что хуй с этими уродами, немца сожру и заебися будет. Но не тут-то было! Коммунистическая совесть остановила спринтерский бег Михалыча и велела возвратиться. Нельзя языка медведям скармливать. Не для этого, мол, мы сюда поставлены, блять.
От Семеныча след уже простыл. До войны он чемпионат Москвы по легкой атлетике выиграл. Пришлось одному Михалычу в рукопашную с медведицей вступить. Досталось в этой битве обоим. Михалыч остался без глаза. А медведица после избиения была цинично выебана в жопу. Медвежонок тоже пострадал, получив нехуевую психологическую травму, видя, как Михалыч рвет своим елдаком гузло обессилевшей матери.
Изрядно поглумившись над царицей лесов, Михалыч схватил немца и скрылся в неизвестном направлении. Медведица же, спустя некоторое время все же пришла в себя. Совсем обозлившись на людей, она успела заебенить почти половину карательного отряда, преследовавшего Михалыча, пока ее не взорвали гранатой. Михалыч только благодаря ней и съебался от погони...
Язык оказался путевым, что-то распиздел важное. Михалычу и Деревянко дали по ордену. Деревянко, как и обещал, отдал Михалычу, свою бабу. Впоследствии Михалыч на ней женился. Это была Григорьевна. А Семенович сгинул. Может медведь задрал, а, может, утонул где в болоте. Вот такой героический человек был Михалыч. И здесь до последнего продержался…

— Действительно, героический Михалыч был... — Оля взяла расческу, и старательно принялась наводить порядок на головах.
— Я вот, что думаю, Лель: уезжать нам отсюда надо. Перспектив нет. — Юра посмотрел на взъерошенного попугая. — А ты как думаешь, Кеш?
— Хочу бабу и бабло! — взъерошился попугай.
— Все тебе, дураку, деньги. Денег-то навалом, а счастья — хуй. Да, Лель? — Юра нежно посмотрел на супругу.
— Юр, ты же знаешь, я за тобой хоть на край Земли. — Оля, закончила причесывать седовласые головы, взяла их подмышку и повернулась к Юре. — Поставлю их, и начнем собираться.
Юра одобрительно кивнул.
Насадив на колья забора на заднем дворе головы, Оля окинула взглядом весь калашный ряд.
— Сто четырнадцать! Все жители. Ну что, прощайте селяне, — сказала он и низко поклонилась. — Спасибо этому дому, пора к другому. Жизнь, сами знаете, на месте не стоит.
Перекрестившись три раза, Оля пошла в дом.

* * *
— Завелся, ебаный же ты в рот! Завелся! — Юра не скрывал радости. — Блять, не автомобиль — зверь!
На заднем сиденье «Запорожца» кот Афанасий пытался лапой залезть в клетку попугая Кеши.
— Дурак ты, блять… — Кеша смотрел на Афанасия с нескрываемым презрением.
— Юр, а что с курами да петухами? Может, надо было их порезать? — Оля вопрошающе смотрела на Юру.
— Да хуй с ними, грех еще на душу брать… Поехали!
«Запр» рванул с буксом, пуская клубы дыма и пыли.
— С Богом, как говорится!— улыбаясь, произнес Юра.

© Чёрный Человек