Развелся я как-то с женой. Ну развелся и развелся. С работы приходишь – мозг не сверлит никто, пивка взял, в интернет вылез – лепота. Месяц проходит, другой, вроде бы и хорошо все, а вот чего-то не хватает. На третий месяц понял я, что не хватает моей душе женского общества, да и не только душе, хотя, если разобраться – душа здесь вообще ни причем. Короче захотелось мне по.баться не по детски. И так захотелось, что ни порнуха любимая не помогает, ни сайты. Пишешь где-нибудь: «пасиба падра.ил» или «а.уеть, дайте две», а радости никакой как прежде. Звоню другу: Пойдем, говорю, в клуб, что ли сходим, отдохнем. Ну и пошли. В клубе музыка гремит, стробоскопы мелькают, девчонки пляшут. Заприметил одну, симпатичная брюнетка, худенькая, но c сиськами, зачет по-любому. Подкатил-познакомился, Наташкой зовут, романтика сразу врубаю:
— Ах, какое имя замечательное, прям как у Натальи Гончаровой.
— А кто это? — спрашивает.
“Да уж, — думаю, — экземпляр интеллектом и эрудицией не обременен, ну хоть к туалету надеюсь приучен”

— Ну это же Пушкина супруга, про которую он еще писал: Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты. Вот если бы он не придумал этих строчек раньше, я бы сейчас глядя на вас, их бы написал.

— Ой, да ладно, — смеется и рукой машет, а по лицу видно – довольная.
Ну слово за слово, коктейль за коктейлем, танец за танцем, а сидим мы уже с ней на диванчике, целуемся, за сиську трогаю ее потихоньку, хорошая такая сиська, упругая. Давно понял – при хороших сиськах интеллектуальные недостатки как-то и не замечаются вовсе.
— Поехали, — говорю, — ко мне, я тут недалеко живу.
— Ой, нет-нет, поздно уже, домой пора, родители заругают.
— Ну давай тогда завтра в гости приходи.
— А чего делать будем?
“Чего-чего, — думаю, — о колебаниях на фондовой бирже разговаривать будем”
— Устроим романтический вечер, — говорю, — вино, свечи, легкая музыка, поговорим, узнаем друг друга получше. Приготовлю чего-нибудь, знаешь какой я повар? Пальчики оближешь. “И не только пальчики, — злорадно про себя усмехаюсь”
— Ну давай, — говорит, — созвонимся завтра.
Обменялись телефонами и уехала.

Звонит на следующий день, щебечет:
— Лешка привет, узнал?
— Наташенька, ну конечно же узнал, как же я могу забыть такой чудный ангельский голосочек, — “х.ли тут не узнать, — думаю, — определитель же на мобиле”.
— Ну я сегодня вечером свободна, часиков в восемь могу заехать.
— Очень жду мадемуазель, — говорю.
И бегом квартиру пидо.асить, благо выходной, вылизал всю, даже в туалете освежителем побрызгал. Поехал в супермаркет, взял вина, оливок, сыру, свечек, спагетти и прочей атрибутики романтического вечера. В очереди на кассу стою, девочка за мной встает и смотрит на меня так пристально, а я рожу отворачиваю, мало ли кто это, вдруг из банка про кредит просроченный напомнить хочет, или, еще хуже, как завопит на весь зал, так вот ты где мерзавец, а ребенок у тебя уже в первый класс пошел, папку все спрашивает.
— Леша, Емельянов, ты?
Присмотрелся я, а это же одноклассница моя, Маринка, я еще в десятом влюблен в нее был. Красивая такая, прям не изменилась почти и улыбается так задорно.
— Ага, я, — говорю, — привет Маринка, сколько лет, сколько зим. Как дела-то?
— Ой, да у меня нормально, — и понеслось: бла-бла-бла, бла-бла-бла, кроме того, что развелась, и не запомнил ничего.
— А ты приходи на встречу одноклассников, через две недели, давай я тебе позвоню, скажу, где и во сколько.
— Конечно приду, — а у самого уже фантазия играет как я ее соблазнять буду.
Тут очередь моя подходит, я барахло все на кассу выгружаю, а Маринка смотрит и спрашивает с ехидцей легкой:
— Что, романтический ужин намечается?
А я на автомате:
— Ага, б.я, рамантега нии.аццо, — и две пачки презервативов с лоточка около кассы беру. И понимаю тут по вытянувшемуся Маринкиному лицу, что на вечер встреч не позовут меня еще лет десять как минимум. Для пущего эффекта можно еще голосом Бивиса сказать: Ыыыы, сегодня мне точно дадут.
Сгреб покупки в пакет, буркнул пока и бегом из магазина. “Ладно, — думаю, — по статистике на десять девчонок девять ребят приходится“
Дома макароны с соусом приготовил, сыр нарезал, оливки открыл, свечи зажег, вино, за неимением ведерка со льдом, засунул в кастрюлю с холодной водой, фужеры достал, жду. В восемь пятнадцать звонок в дверь. Наташка пожаловала.
— Привет, — говорит, — я ненадолго совсем.
— Жаль, — говорю, и рожу грустную делаю, а сам смотрю: в пакете щетка зубная просвечивает и пое.ень всякая косметическая, хорошо хоть рюкзак с вещами не притащила и родителей знакомиться.
За стол сели, вино разлил, речь романтическую задвинул, и ну только чокаться, тут звонок в дверь. А я вроде и не ждал никого. К двери подхожу, в глазок заглядываю, а там пи.дец просто: стоит незнакомый детина, размерами с двух молодых Шварцнеггеров, с перекошенным лицом и в руках биту бейсбольную сжимает. Я аж опешил, живу спокойно, криминалом не занимаюсь, денег не должен никому кроме банка одного, да и то немного, соседей не заливаю, а тут такое. Стою, молчу, думаю: позвонит чуть-чуть и уйдет. А этот прямой потомок неандертальцев не уходит, трезвонит вовсю. Тут Наташка к двери подбегает, в глазок глянула и обмерла вся:
— Пи.дец нам, — шепчет, — муж меня выследил.
— Ты чо дура не сказала что замужем? – шепчу я ей.
— Можно подумать, ты жениться на мне собрался, — шепчет в ответ и опять в глазок смотрит как приклеенная.
“Да знал бы что за таким Шреком замужем, — думаю, — обходил бы за пять кварталов”
— Ну может позвонит да и уйдет, — шепчу.
— Не уйдет, я его знаю, упертый, — в ответ.
Стою я в полном а.уе, смотрю на Наташку, а та к глазку нагнулась, юбочка коротенькая, чулочки в сеточку, и неожиданно чувствую, что возбуждаюсь просто капитально. Ну, я, недолго думая, за задницу ее хвать и глажу. Молчит. Я юбку задираю, ширинку расстегиваю и пристраиваюсь по быстренькому. Тут опомнилась:
— Ты что ж это делаешь?
— Тихо, — говорю, — муж услышит, — а сам продолжаю.
А муж как почуял и давай толи ногами, толи рогами в дверь колотить со всей дури и орать еще:
— Открывай, б.ядь, поубиваю всех на.уй.
“Ну все, — думаю, — сейчас соседи ментов вызовут, придется дверь открыть и, если не сегодня, так завтра подкараулит и точно прибьет на.уй” И тут снизошло на меня озарение, вспомнил я, как в школьном театре играл, прям на первых ролях всегда был. Мне еще руководительница, училка наша по литературе, ласково так говорила: «Иди Лешка в актеры, не губи талант, распи.дяй малолетний». Да не послушал я Оль Сергевну, сгубил на корню. А как приперло, сразу талант воскресил, и, не прерывая е.ли, шамкаю конкретным старушечьим голосом:
— Ой, милок, да что ж ты в дверь-то ломишься, совсем бабку старую перепугал.
За дверью тишина, Потом голос недоумевающий:
— Эй бабка, а ты что ли здесь живешь?
— А где ж я милай-то живу? Здесь конечно, — а сам продолжаю Наташку охаживать, руки под блузкой гуляют, как казаки в чистом поле, эх хорошие же у нее сиськи все-таки, большие, упругие.
— Слышь бабка, а ты одна живешь? Или с кем-то?
— Одна я, внучек, совсем одна, разъехались все, позабыли старую, тока на праздники иногда забегают, а что ж ты стучишься-то ко мне? Небось ограбить удумал, так нет же у меня ничего, бедная я совсем, с пенсии на пенсию, кошка только есть, отрада моя на старости, — хотел еще мяукнуть для пущего эффекту, но удержался.
— Да тут, понимаешь, бабуль, ситуация какая, — а сам, слышно, поверил, даже нотки виноватые в голосе появились, — жена у меня загуляла с.ка, говорит, я мол к сестре поехала, а сама к ё.ырю намылилась, я ж хорошо ее стерву знаю, вижу когда врет, ну и выследил я ее, в этот подъезд зашла, а потом смотрю в окнах как раз здесь свет загорелся, ну я и давай стучать.
— Ой внучек, да это я наверно на кухню ходила, водички попить, да и свет-то зажгла, так тебе ж наоборот надо было смотреть где свет погас, если к хахалю женка собралась, — а у самого уж дыхание сбивается, хорошо мне, да и Наташке тоже, подмахивает вовсю и хихикает чуть слышно.
— А ты ведь права бабуль, что-то я сразу не сообразил, ты уж извини меня дурака, тут дело такое, совсем голову потерял, — все, готов клиент, уносите, пока не решил обет постоянного перевода через дорогу на себя взять, во искупление вины.
— Да ладно внучек, нешто я не понимаю, у меня муж был, царствие ему небесное, строгий, сурьезный, а уж ревнивый какой, бывало с покоса поздно придешь, так смотрит из под бровей, где была, спрашивает, а я ведь ему ни разу ни с кем, воспитана так была, не то что современная молодежь, совсем поиспортилась, — и все ведь удачно складывается, еще немного и отправлю я этого гоблина страдать муками раскаяния, что потревожил божий одуванчик, а тут вдруг Наташка как застонет.
— Тихо ты, — шепчу, — спалимся же нахрен, — и рот ей рукой зажимаю.
— Эй бабка? – голос из-за двери испуганный, — ты чего там? Плохо что ли?
— Ой, внучек, сердечко что-то прихватило, испужал ты меня, — и голос как раз прерывается очень удачно.
— Эй, ты там не вздумай, а то помрешь еще, я ж в жизни себе не прощу, открывай дверь, я хоть водички подам, до кровати доведу или скорую мож вызвать?
“Ага, — думаю, — открою дверь – точно помру. От сорока пяти ударов битой по голове”
— Ничо, ничо, миленький, я сейчас валокордина приму, все хорошо будет и скорую не надо, а дверь я боюсь открывать, ты уж извини, старая я совсем, вот уже лучше мне становиться, — и не соврал ведь почти, все лучше и лучше становиться.
— Слушай, баб, а мож к кому еще моя жена пойти могла у вас, кто-нибудь тут живет один, или у кого жена может уехала, — надо же, дедукция у Шрtка заработала в стрессовой ситуации. “Ну, — думаю, — Колян, соседушка мой с пятого, зря ты мне стольник третий месяц не отдаешь”
— Ой, внучек, — шамкаю, — живет тут на пятом этаже парень один, Коля зовут, прямо подо мной, кобель такой, прости господи, девок водит постоянно, пьянки-гулянки до утра. А уж в последнее время повадился, тьфу ты срамота, мне Зинка, соседка его рассказывала, девку домой зовет, а там с друзьями, и эту, как ее, групповушку устраивают, ну все вместе развратом занимаются, совсем оскотинился.
— Что? Групповушку? — из-за двери чисто рык раненного в яйца самца раздался, — Я блядь устрою им групповушку, — и грохот по лестнице, и вовремя надо сказать, тут то на меня оргазмические волны и нахлынули, и не на меня одного, Наташка аж руку мне прокусила. Отдышался несколько секунд и бегом на балкон, давай к соседу долбиться. Вылез тот:
— Что такое? – спрашивает.
Я ему:
— Так мол и так, Григорьич, выручай, — тот ржет.
Я:
— Да хули ты ржешь? Спасай, а то завтра будешь по дому ходить, денег на венок собирать “От соседей” и ленточку “Прости меня Леша засранца”
— Ладно, — говорит, — тащи сюда свою кралю Казанова.
Я за Наташкой, хватаю ее с вещами в охапку и на балкон тащу:
— Перелазь давай, из другого подъезда выйдешь и бегом к сестре, — та упирается:
— Ты что, тут восьмой этаж, разобьюсь же.
— Да не разобьешься, я тебя держать буду, давай бегом, мужу потом от сестры позвонишь, типа как ты милый, я скучаю, авось обойдется все.
Переправил я ее к соседу, пакет с вещами отдал, а она ко мне поворачивается и говорит с уважением:
— А ты ваще мужик реальный, у меня такого никогда не было, давай увидимся еще.
— Да тут понимаешь Наташ, — говорю, — не могу я семью разбивать, совесть замучает, не судьба видимо нам, — и изображаю как будто разревусь прям, а сам думаю: “На.уй-на.уй, пока не разведешься, даже во сне не приходи” Поцеловал и в комнату.
На кухню зашел: вино с фужеров в пивную кружку вылил, долил еще из бутылки, еду всю на одну тарелку сгреб, за комп уселся, в инет вылез и думаю: “Жизнь-то оказывается чертовски приятная штука”

А первый глоток я за театр сделал. Все-таки настоящее искусство.

(c) DIM