Итаг, этот %#?нтей Морис Бауманн работал каменщеком. Не блять, них#йа нитак. Тачнее, это он падрабатывал каменщиком, а зарабатывал он сибе на жызнь кражами со взломом. И фсё бы зоибись, но аднажды ево всё-таке взяли за жоппу. После этова састаялсо суд и варижку пригавариле к 1-у году турмы. Но, судя по фсему, Морис Бауманн радилсо таки под щастливой звездой, паскольку по другому абъйаснить то, што дальшэ случилось с гироем нашэй истореи практически нивазможно.

Па славам Баумана, каторый выступел на суде с паследним словом, праблемы са здаровьйэм начелись у нево нескалько дней назат. Фсё дело втом, што аднажды, праснуфшысь рано утром в СИЗО, удевлённый Морис абнаружыл у себя стояк нивиданной доселе силы. Аткинув адеяло, каторое было буквально вздыблено палаткой, ахуефшый варишка с гордастьйу апазнал под одеялом свой сопственный палавой кокон, каторый распустился во всей свайей красе. “Нихуяссе у меня стоит сиводня с утра??!” – задумчево почесал тыковку Морис и стал припаменать сиводняшний сон, каторый мог бы быть пречиной этова утреннево стояка.

Морис атчётлево помнил, што сиводняшней ночьйу ему снился лягушонок “Крэйзи Фрогг”. Есчо вроде бы ему такжэ снилась новайа бабо-канцлер Гирманеи, па имени Анжэла, но што именно он делал с ней во сне, Морис не помнил. Тоисть причины для поистине невиданново стояка фактически не было. “Ну и х#й сней, с этой пречиной!” – здраво рассудил Марис и, для снятея паловова напрежэнея в области палавова хуя ришыл просто падрачить.

Но не тут то было. Нисматря на то, што х#й Мариса был падобен тилиграфному столбу и только что не светился от нопряжэнея - палавое вазбуждение, как таковое, атсуцтвовало напрочь. Морис было папробовал прицтаветь сибе какую-нить голуйу пелотку с бальшыме сиськаме в областе бюста, но у нево ничиво не палучилось. В голаву пастоянно лезла какаято х#йня. То в виде миража мелькало летсо Чилавеко-Йущенки, то блять Навадворцкая, гадко улыбаясь и паправляя ачки на переносицэ бесстыдно задирала пиред Морисом свой падол, пад каторым мелькали ниебической длины рейтузы, все в жолтых разводах.

Тем не менее х#й стоял и падать пахожэ нисобирался. Морис пробовал глотать успакаитильные тобледки, запивая их пивом, всячески угавариевал свой х#й лечь и нимнога атдахнуть – фсё было напрасно. После этова бедолага абратилсо к врачам. Тюремный эскулап, ат удевления пацокав языком и зависливо прабарматав “Доннерветтер!”, паставел диагназ – приапизм, и начел лечение. Мнагачисленные инъйекцэи успакаительных припаратов прямо в х#й, удары по нему жылезной линейкой и дажэ, о ужос, фатаграфеи Ксюшы Сапчак без касметики должнова ыфекта не праизвели. Аццкий хуище прадалжал стоять, являя собойу немой укор савременной мидицыне.

На этом доктор прикратил свайи бизуспешные папытки, а проста выпесал справачку, в каторой и накалякал: “Зоключонный болен. Х#й стоит шопесдетс. От ампутацэи атказался.” Вот именно эту справочку и прадеманстрировал на суде абвиняемый в кражах Морис Бауманн. От деманстрацэи вищественных даказательств балезни сут пачимуто атказалсо, матевируя свайо ришэнее тем, што “Кагда патсудимый ничаено задел и сбил со стола сваим хуем графин с вадой, мы сразу понели, што с ним твариццо неладное!”